Фрагмент 1.
... Входная дверь скрипит, распахивается настежь и снова с шумом
захлопывается. В ту минуту, когда кто-нибудь входит или выходит,
солнце полонит все помещение, захлестывает его колющим,
непереносимым светом, от которого начинают болеть и слезиться
глаза. Сидящие за столиками прикрывают лица газетными листами или
отворачиваются. Растянувшаяся у стойки собачонка просыпается,
чихает, начинает искать блох. Потом снова все погружается в мреющий
полумрак, где вьются, вьются золотые пылинки.
Иногда раздается негромкий возглас:
- Пожалуйста, порцию мацони.
И тотчас же на зов подымается из-за крайнего от входной двери
столика темноволосая, смуглая девушка, откладывает в сторону
развернутую книгу, которую она только что читала с глубоким
вниманием, быстро шаркая красными чувяками, надетыми на босу ногу,
идет к стойке, берет маленький пузатый глиняный горшочек с кислым
молоком и несет его посетителю.
Ее лицо, за минуту перед тем внимательно-сосредоточенное,
теперь приветливо и деловито.
Она ставит мацони на столик перед посетителем и говорит ему
несколько слов, как раз столько, чтобы не казаться навязчивой,
несколько ничего не значащих слов, звучащих в ее устах искренним
приветствием.
Она знает каждого из тех, кто бывает в этом скромном кафе, со
многими у нее чисто приятельские отношения.
Сделав свое дело, она возвращается на место, погружается в
чтение. Подпирает подбородок выше локтя обнаженной рукой, морщит
низкий, выпуклый лоб, сдвигает густые, лапчатые брови, вся уходит в
книгу. Изредка, не отрывая глаз от страницы, нашаривает папиросу и
спички, закуривает, глубоко затягиваясь, окутывает себя въедливым
табачным дымом, читает.
У нее перепелиные, агатовые, внимательные и добрые глаза,
широкий мягкий нос, круглый с наивной ямочкой подбородок, спелые
ягодные губы. Ей не больше двадцати лет. На ней простое,
крестьянского сурового полотна платье. Волосы круглыми упрямыми
кольцами падают на уши и на лоб. Она закинула ногу на ногу - так ей
удобней сидеть, - ее красный чувяк на поднятой ноге едва держится,
обнажая розовую пятку.
2
Из открытой настежь двери кухни распространяется запах
жаренного на постном масле лука, слышится стук ножа по доске,
бульканье, всхлипывание кипящей воды.
Сквозь пар и чад видны две движущиеся женские фигуры. Они ни на
минуту не остановятся. Их руки то подымаются вверх, то быстро
перебирают что-то, достают из корзины, режут, моют и бросают в
кипящую воду.
- Милочка! - кричат оттуда.
- Да, мама, - тотчас же отвечает девушка и бежит на зов.
- Котлеты готовы, можешь подавать, - говорит хозяйка, отирая
полотенцем руки.
Это высокая, худая женщина с усталым, когда-то красивым лицом,
с такими же агатовыми глазами, как у дочери. Но черты лица ее
тоньше, а обнаженные по локоть, огрубевшие, потрескавшиеся,
потемневшие руки еще не утратили чистоты линий.
Девушка берет большой жестяной поднос, ставит на него тарелки -
они звякают веселым звоном - и стоит перед плитой, обволакиваемая
паром, в то время как мать деревянной лопаткой кидает на тарелки
шипящие котлеты.
Приторный, щекочущий запах жареного лука, масла, мяса
забирается ей в нос и небо. Она чихает, весело смеется, поблескивая
глазами, отмахиваясь головою от липнущих мух.
- Сегодня у нас диспут о Пушкине, - говорит она, - страшно
интересно. Тов. Авалов читает доклад. Он доказывает, что Пушкин
мещанин и реакционер, что он пошляк и не нужен современности.
Оппонировать будет Алексей Васильевич. Если бы ты только видела,
как он возмущен. Если бы ты только видела!
Она, смеясь, взмахивает головой.
- Ради Пушкина он забыл даже свою осторожность. Бедным нашим
поэтам не поздоровится.
- Я бы на его месте не стала спорить с ними, - возражает мать,
поливая котлеты соусом.
"Ах, мама, мама! Разве она что-нибудь понимает. Ведь это так
интересно".
И, неся перед собой большой поднос с порциями котлет, Милочка
быстро идет из кухни, шлепая красными чувяками, в столовую, где ее
ждут голодные посетители.
3
В кафе-столовой у Дарьи Ивановны посетители бывают в разное
время разные. Рано утром, до службы, наскоро пьют чай, едят мацони.
Все они живут на холостую ногу, дома у них ералаш - самовара не
ставят. Они пьют чай, сидя на краешке стула, читают газету, жуют
чурек - все в одно и то же время. Многие так торопятся, что
забывают расплачиваться. Тогда Милочка записывает их фамилию на
стенке у стойки. И если кто-нибудь из них уже не появляется в
столовой, то на память о них только это и остается..
Отредактировано Катя (03-05-2009 00:19:47)
"
))
