Реакция Чехословакии на оккупацию поражает своей стихийной символической продуманностью. Обе стороны, казалось, послушно следовали специально продуманному сценарию.
    Советские солдаты, заняв Карлов университет, пускают на растопку старинные фолианты. Танки обстреливают здание Национального музея. Радиостанция оккупантов “Влтава” говорит по-чешски с ошибками. Во время ареста члены ЦК КПЧ читают историю Древней Греции.
    Вступив на землю Европы, русские оказываются на чужой территории – и, чтобы у них не оставалось в этом сомнений, пражане устраивают особую антидемонстрацию. В полдень улицы Праги полностью опустели. Оккупанты остались одни в городе, безмолвие которого нарушали только бессмысленные выстрелы – стрелять было не в кого. Так Прага цитировала сюрреалистическое кино Бергмана, чья “Земляничная поляна” уже успела восхитить советских интеллектуалов.
    “Пражская весна” вообще сопротивлялась насилию тонко, остроумно, не впадая в мелодраматизм, которого, казалось, требовала ситуация.
    Директор пражского ресторана “Москва” поменял в вывеске две буквы, и ресторан стал называться “Морава”. Случайно обвалившийся мост немедленно назвали “Мостом советско-чехословацкой дружбы”. Бронзовому Яну Гусу милосердно надели повязку на глаза. Группа уголовников из Остравы прислала в газету письмо с обещанием воздержаться от преступлений, чтобы не отвлекать милицию в трудную минуту.