"
Сидел Чукча на диване под кудрявой брусникой.
Сидел-сидел и заснул. И видит он, как в горку по узкой тропинке
среди глициний (см. М.Сарьяна) гуськом идут Иван Алексеевич,
Галина Николаевна и, далеко позади, Вера Николаевна. А Лёня не
поднимался в горку, он дома остался, две зелёных помидорки
на своих грядочках сторожить.
*** Отступление от тропинки в глициниях (см. М Сарьяна, холст).
Наверное, что-то затекло: то ли сок переспевшей бруснички
за шиворот кухлянки, то ли неудачно подвёрнутая на диване
нога; Чукча пошевелился и потерял из виду занятную троицу
и тропинку, зато его взгляд повис на гроздьях глицинии (см.
М. Сарьяна,холст, масло), и ему стало уютно-уютно.
"Голубика!" -- засветился Чукча, блаженно заулыбался;
лицо расширялось-расширялось, а глаза, наоборот, сужа-
лись-сужались и, наконец, совсем слиплись. Чукча
заснул. И слышит он (тут надо подумать: слышит или видит;
от этого ж будет зависеть дальнейшее течение ручейка сознания.)
*** Возвращение на узкую тропинку среди глициний (см. Мартироса
Сарьяна, холст, масло).
- Галя! Что вы делаете? Зачем вы жрёте эту гадость?
- "Белой акации гроздья душистые ночь напролет нас сводили
с ума...", -- запела вдруг Галя.
Иван Алексеевич хотел ехидно уточнить, что Галя жуёт цветы глицинии,
а не акации, но притих. Его ухо навострилось...
Иван Алексеевич сел на тропинку, спиной к солнцу. Галина
Николаевна остановилась, перевела дыхание и глянула на мэтра.
Мэтра не было, перед ней в солнечном сиянии вырисовался контур
то ли богомола, то ли кенгуру...
- Ян! Ян! Галина Николаевна, Галя.., где Ян? Из Ниццы при-и.. -- из-под крутизны
узкой тропинки в глициниях вырвался сначала голос, а потом явилось и грузное
тело Веры Николаевны. Перепонка на одной из стоптанных туфель была
оторвана и цеплялась за молоденькие нежно-зелёные колючие плети
глицинии, выползшие на тропинку.
*** Отступление от тропинки в глициниях (см. Мартироса Сарьяна,
холст, масло).
Заполошный крик куропатки встрепенул Чукчу.
Не разлепляя век он вскочил с дивана и упал,
развалив придиванную тумбочку из книг.
- Ё-кэ-лэ-мз-нэ! Трюханый бабай! И ёханный в спину!
Ницца! Ницца! Где мой Ницца? -- Фитиль в жирнике даже
не тлел, и в яранге было темно, как в китовом брюхе.
На четвереньках галсами Чукча добрался до полога,
просунул под него голову и сразу уткнулся в то , что
искал. Новенькая,совсем новенькая, шахтёрская касочка
была на месте, а в ней попискивали мышата с копытцами.
((( Вот зараза! Кусок текста пропал! Ещё раз -- зараза! ((
- У-тю-тю.., масенькие вонючки! -- просиропил Чукча.
Закрутив верхнюю слабоусую губу трубящим хоботом, он
нюхнул гнездо леммингов: из пяти мышат трое были рож-
дены девочками: они пахли сладко и терпко; мальчики
-- ядовито и остро.
Чукча вспомнил своих деток, когда они были младенцами...
Где доченька, где сынок он тоже определял по запаху.
Двойняшки с появления на свет и лет до двух не выни-
мались из своих меховых мешков-комбинезончиков, однако
мох в мешках им меняли часто: как вспомнят, что собаки
голодные, так и поменяют.
"Покушать бы сейчас. Хорошо бы горяченького. Похлёбочки
из моняла..."-- подумал Чукча.
*** Отступление о сытной и полезной похлёбочке,
которую Вильям Похлёбкин не описал.
Заколоть оленя, дня два-три назад объевшего просторную
полянку ягеля вперемешку со всякой иной растительностью
и живностью. Извлечь из туши большой желудок, содержимое
выпотрошить в большой котёл, добавить немного снега и
поставить на огонь. Когда в котле забулькает, долить
оленьей крови и любого топлёного жира, туда же бросить
мелко нарубленного мяса, рыбы (сколько надо или сколько
не жалко). Проварить минут 15-20.
Перед подачей на стол заправить кусочками
свежего мозга, печени, почек.
***Возвращение в ярангу к мышатам с копытами.
На каске был фонарик, который срочно понадобился Чукче для
поиска Ницше. Взять любимого Заратустру на нюх -- среди фроммов,
юнг и прочих кафок в придиванной куче бессознательного -- было
нереально. Однако ж...
Мышат с копытцами вытряхнуть из каски не позволяло доброе
старое воспитание.
*** Возвращение на узкую тропинку среди глициний
(см. Мартироса Сарьяна, холст, масло).
Вера Николаевна выпустила из рук плетёнку,
прикрытую крахмальной салфеткой, в аккурат у
скрещенных ступней Ивана Алексеевича. Галя
поперхнулась, дала фальшивую ноту и замолкла:
то ли кегуру, то ли богомол исчез, а на его месте
сидел Иван Алексеевич с бутылкой "Медока".
(продолжение следует, если следует...)
)