Дорогой мистер Спилберг!
Как хотелось бы, чтобы Вы были честны настолько же, насколько талантливы!

Выступая по французскому телевидению, Вы пообещали развернуть пропаганду Холокоста в немецких школах.
По Вашему мнению, показания свидетелей способны убедить любого слушателя, что в газовых камерах действительно погибло шесть миллионов евреев.
Как еврей, вот уже 20 лет занимающийся историческими проблемами Холокоста, я чувствую себя обязанным привлечь Ваше внимание к ряду фактов.

Факты – вещь упрямая.
И поскольку противоречить им невозможно, наши соплеменники прибегли к отвратительному приему: они заставили принять сталинско-оруэлловские законы, которые попросту запрещают упоминать любые факты относительно «шестимиллионных жертв газовых камер».
Таким образом, Холокост превратился в догму, которую все должны воспринимать как чистой воды откровение.
Тех же, кто не хочет соблюдать молчание и молиться на этот миф, ожидает штраф, тюремное заключение, а порой – и то, и другое.

Сэр, Вы не найдете НИ ОДНОГО очевидца уничтожения шести миллионов евреев.
Вы не найдете НИ ОДНОГО свидетеля того, что рядом с крематориями стояли газовые камеры, уничтожавшие тысячу, а то и две тысячи человек за раз.

Я берусь обосновать как математически, так и технически, что уничтожение шести миллионов евреев в газовых камерах – полнейшая бессмыслица.

Что же касается воплей и слюней, испускаемых по поводу Холокоста сегодня, спустя полвека после войны – они не могут вызвать ничего другого, кроме чувства отвращения.
Это – стыд и позор на наши головы.
Ни один народ в истории человечества не причитал так громко о своих потерях, какими бы реальными они ни были, по прошествии полусотни лет.
Даже если бы в газовых камерах действительно погибли шесть миллионов евреев, поднимать невообразимый шум по этому поводу и продолжать наживаться на событиях давно минувших дней было по меньшей мере неприлично.
Да и другой вопрос напрашивается: а кем были ростовщики Веймарской республики?
Их национальность Вы знаете не хуже меня.

Однако всем нам хорошо известно, что постоянно упоминаемая цифра погибших – это колоссальное преувеличение.
Да и газовые камеры на основе «Циклона-Б» просто невозможно создать технически (это видно хотя бы из материалов суда над Дегешем в 1949 году).

Действительно, в немецких концлагерях от тифа и голода умерло 150-200 тысяч евреев.
Многие погибли в борьбе против Германии, которой мы, евреи, объявили войну еще в 1933 году!

Мы знаем о 80 миллионах гоев, уничтоженных в СССР, политический режим которого создавался едва ли не исключительно евреями, начиная с Маркса и Варбургов и кончая Кагановичем, Френкелем, Ягодой и исполнителями их воли.
<…> Все то зло, которое мы причинили человечеству, не искупить ни Вашими превосходными фильмами, ни виртуозностью Иегуды Менухина, ни нейтронной бомбой С. Т. Коэна.

Где содержались 4 миллиона евреев (если допустить, что 2 миллиона погибло на полях сражений)?
Достоверно известно, что ни один концлагерь не вмещал в себя больше 60 тысяч человек, а газовые камеры на базе «Циклон-Б» имелись только в Аушвице (каких-либо доказательств того, что для массового уничтожения людей применялся другой газ, попросту не существует).

Чего стоят свидетельства, полученные под пытками, когда человек может «признаться» в чем угодно?
А ведь именно так были получены нелепые утверждения коменданта Хосса, столь широко цитируемые сегодня.
А вот еще один факт.
Сотня очевидцев подтверждает массовое уничтожение людей в газовых камерах Дахау, хотя официально доказано, что в этом лагере газовых камер вообще не было!

Для кремации одного трупа необходимо 130 кг угля, а немцам, как принято считать, приходилось сжигать около 1300 трупов ежедневно.
Сохранились сотни аэрофотоснимков Аушвица, сделанных с американских самолетов за время предполагаемого Холокоста (1943–1944 гг.).
Почему ни один из них не зарегистрировал гигантских гор угля?
Почему на них не видно ни одного черного клуба дыма?

Чем объяснить, что в ежегоднике американского еврея («American Jewish Yearbook», вып. 43, стр. 666) указывается, что в 1941 году на территории оккупированной Европы проживало всего 3,3 млн. евреев?

Разве можно поверить, что газовые камеры могли соседствовать с крематориями, если «Циклон-Б», как известно каждому химику, крайне взрывоопасен?

Можно ли поверить, что с помощью «Циклона-Б» уничтожалась тысяча человек за раз?
Достоверно известно, что американские газовые камеры, предназначенные для казни одного, максимум – двух, преступников, невероятно сложны.
К тому же в 1949 году в ходе судебного процесса над Дегешем, производившим «Циклон-Б», было сделано заключение, что массовое уничтожение людей таким способом совершенно невозможно и даже немыслимо.

Белые утверждают, что это они, а не черные – жертвы расизма
  6:27 am, 25 мая 2011 года. GMT -5

Новое исследование обнаружило, что белые в США считают, что они являются жертвами расизма более, чем черные.

Как говорят исследователи, их результаты противоречат понятию «пост-расового» общества, которое началось с избранием президентом Барака Обамы.

Психолог Сэмюель Соммерс из Университета Тафтса заявил: «Это очень неожиданные результаты, учитывая, что в обществе до сих пор существует неравенство, и для черных такие показатели как доход, жилищная собственность, здоровье и трудоустройство гораздо ниже, чем для белых».

Мне присуща своеобразная одержимость при разгадке смысла слов.
И однажды я понял, что, уже много лет интересуясь проблемой газовых камер, я никогда не задавался вопросом: «А что, собственно, такое газовая камера?»
Тогда я понял, что наряду с большинством людей полагал, будто можно сделать газовой камерой любое помещение, подведя к нему газ.
То было заблуждением.
Казнь в газовой камере я путал с самоубийством или несчастным случаем, вызванным газом.
Убивающий с помощью газа сам не хочет быть убитым или отравленным. 
Вот где зарыта собака!
После этого все предстало в другом свете.
Газовое оружие контролировать особенно трудно, и это в значительной мере относится к циклону или цианисто‑водородному газу.

И я занялся циклоном Б.
Я узнал, что это запатентованное в 1922 году вещество использовалось для борьбы с паразитами.
Я прочел множество технических трудов и статей по данному вопросу.
Чем больше я им занимался, тем труднее себе представлял, как циклоном Б можно убить одного человека, не говоря о множестве людей.

Для того чтобы нацистские газовые камеры работали, от них требовались: безупречная изоляция, особая схема подвода и распределения газа, фантастическая система вентиляции камер после каждого сеанса массового уничтожения, устройство по нейтрализации использованного газа и, наконец, невероятно продуманный механизм обеззараживания на трупах остаточного газа, делающего опасным прикосновение к ним и транспортировку.

Циклон Б долго не исчезает с зараженной поверхности.
Его вентиляция и удаление длительны и трудоемки.
Газ держится на теле и проникает в него столь сильно, что к трупу человека, убитого большой дозой цианистого газа, нельзя прикасаться голыми руками.
Одного прикосновения достаточно для заражения.

Читая т.н. «Записки» коменданта Освенцима Гёсса (Höss), я обратил внимание, что в них почти нет описания «газовых» камер.
Сравнив затем два разных отрывка «Записок», я, к моему изумлению, обнаружил, что зондеркоманды из евреев, выносившие трупы после газовой экзекуции, делали эту страшную работу, по слова Гёсса, голыми руками и без противогазов, после открытия дверей, а они отворялись «сразу»  после гибели жертв.
Это было совершенно невозможно!

"Пять дней в Особом архиве"
Элла Максимова
/Известия. 1990. № 49-53/

«ЗА РЕШЁТКОЙ»
«Здание разместилось на тихой боковой улице, без вывески, окна затянуты железными прутьями. Вздумай прохожий толкнуть тяжёлую дверь, наткнётся на постового. Да едва ли кому придёт в голову такое желание: приучены мы не соваться туда, куда не положено. Зато иные сведущие в истории войны зарубежные гости, едучи из Шереметьева, из аэропорта, и узнав, что шоссе именуется Ленинградским, многозначительно переглядываются, а то и вслух выскажутся: это, мол, здесь где-то неподалёку тайный архив? За кордоном в наших секретах весьма сведущи. Мы-то простодушно полагаем, что без вывески всё шито-крыто, или делаем вид, чтобы уж сильно не докучали иностранцы. А со своими и объясняться не надо.
Центральный государственный особый архив СССР существует сорок с лишним лет, не упоминаемый ни в одном справочнике. Любые ссылки на архив запрещены. Если появляется неотложная необходимость обнародовать какую-нибудь бумагу, ей подыскивают «крышу», вроде бы взята из легального хранилища, скажем, ЦГАОРа - архива Октябрьской революции. Под тамошними шифрами, номером фонда, дела и выпускают пленницу на печатные страницы.
Но дожили мы, слава Богу, до гласности. Прошлым летом были извлечены из недр архива, правда, с превеликим трудом, освенцимские Книги смерти с фамилиями семидесяти тысяч узников из двадцати четырёх стран, погибших в лагере уничтожения. Написать наша газета об этой истории написала («Архивный детектив», №177. 1989 г). Только опять архив не назван. А уж про его содержимое - ни звука. Просил тогда его директор не навлекать на него лишние неприятности. И без того пошёл Стефан Степанович Независимов на риск. Лет пять-десять назад ему бы за Книги смерти головы не сносить.
Миновали полгода, и хоть статус у архива прежний, архисекретный, сам директор пригласил меня в своё зарешеченное учреждение.
Одна из нецелесообразностей, как раз принцип секретности, состоит в том, чтобы стражи не ведали об истинной цене охраняемого богатства, чего стоит правда и чего – ложь, укрытые в папках. А где там правда и где ложь, определимо лишь на свету. Света знания, компетентности опасались и опасаются вершители судеб многих государственных и министерских архивов, по сей день недоступных простому вневедомственному смертному. Будь он доктором наук или студентом, маститым писателем или начинающим журналистом, исследователем или изобретателем.
- Вы заметили, - спрашивает Независимов,- что в зданиях, выстроенных для архивов, нет нормальных читальных залов? Это политика. Народу надлежит читать в библиотеках. Что знать дозволено – то в книгах. А что знать ни к чему – то в архив. Мы, как и вы, ждали проекта Закона о печати. Дождались. Читаем в статье 5: «Не допускается использование средств массовой информации для разглашения сведений, составляющих государственную или иную специально охраняемую законом тайну». В нашей стране, где все запутались в запретах, закон должен установить разновидности «иной тайны». Иначе ведомства втиснут в новую формулу всё, что нужно для бесконтрольного комфортного существования. Свежий пример – не допускают учёных к информации тридцатилетней и большей давности в Государственном архиве народного хозяйства, хотя его сотрудники были бы рады исследователям. Почему часть фондов закрыта? Возражают фондообразователи – Госплан, министерство финансов, Госбанк. Причины понятны, а на поверхности стандартное – государственная тайна. При чём тут она? Многие граждане и не подозревают об истинном смысле этого понятия. Государственная – исключительно военная тайна, оберегающая от урона оборону. И если с этих позиций взглянуть на наш Особый архив…
Прежде чем глядеть, обратимся к его началу – лету сорок пятого года, когда командующий 59-ой армией сообщил по инстанциям, что в замке Альтхорн, в Нижней Силезии, обнаружены немецкие архивы, эвакуированные из разных мест Германии. Их свезли в Москву, в Главное архивное управление НКВД СССР, ведавшее тогда государственной безопасностью. Они составили основу трофейной части архива. Чьих только бумаг здесь не было, какие стороны жизни Третьего Рейха не представлены! Финансы, хозяйство, научные институты, фирмы, концлагеря, издательства, информационные агентства, общественные организации, личные фонды министров, партийных деятелей…
Вот в недавнем разбирательстве с секретными протоколами к советско-германскому договору 1939 года архив тоже помогал. В докладе председателя специальной комиссии на сессии Верховного Совета СССР, он, естественно, впрямую не назван, сказано про «некоторые ключевые документы из советских архивов».
Огромное собрание, шестое по величине в системе государственных архивов, хотя и со множеством пустот и пробелов, фрагментов без начала и конца. Что, чьё? Уникальный документ или пустячный? Мир его ищет, общеизвестен, опубликован?
По-разному брали трофеи. Наши союзники предусмотрительно подготовились. При вступлении в города поисковые группы без промедления бросались на розыск. Так, можно сказать, планомерно взяли знаменитый архив Риббентропа. Американцы, англичане успели энергично обшарить Тюрингию, Саксонию до входа советских оккупационных войск. Из укромных горных замков вывезено несметно всякой всячины. В Магбурге, в специальном центре, бумаги классифицировали, переводили. Очень скоро они понадобились на Нюрнбергском процессе главных военных преступников, оказав неоценимую помощь обвинению.
В США попала большая часть фашистских документов, которые историки тщательно обработали. Они не просто доступны – можно приобрести в собственность любой микрофильм. А нам в сорок пятом было не до того.
Журналист-германист Лев Александрович Безыменский, тогда офицер разведотдела 1-го Белорусского фронта, вспоминает, сколько всего побросали, упустили, затоптали. Восьмая гвардейская армия штурмовала главное управление имперской безопасности, не подозревая, что сосредоточено внутри. После боя хватились, а бумаг уже нет.… В конце мая привозят в штаб шесть громадных ящиков из Постсдама, обнаружены после пожара в имперском военном архиве. Бойцы заметили в одной из уцелевших комнат свежеоштукатуренную стенку. Оказалось, за ней упрятан план операции «Зеелёве» - высадки немцев в Англии.
Спрашиваю Независимова:
- Он у вас?
- Кажется, нет. Возможно, в Центральном архиве Министерства обороны?
Так ведь и в Подольске ни до чего не доберёшься, архив закрытый. Говорят, трофеи разобраны кое-как, приблизительно, хранятся вместе с оперативными документами армий, дивизий – кто что захватил.
Писательница Елена Ржевская была военным переводчиком в 3-й ударной армии, сражавшейся в Берлине.
Остановили у штаба грузовик: что везёте? А-а, бумажки какие-то. Посмотрели – они из германского МИДа. Начальство рукой махнуло: чёрт с ними!
Штабные коридоры превратились в бумажные свалки. Разбираться некому и некогда. Что отправили в Москву, что побросали, сожгли. С другой стороны, позволительно ли сравнивать? Наши части с жесточайшими боями врывались в пылающие города. Американцы – получали в большинстве целенькими, ещё и бургомистры встречали у ворот. Знаменитый лётчик А. Беляков справедливо писал Ржевской, автору книги «Берлин, май 1945»: горели человеческие жизни, никто не замечал горящих бумаг. Как обвинять тех же разведчиков в нерасторопности и невежестве, если можно было поплатиться даже за подобранную на мостовой гитлеровскую «Майн кампф»?
Архивы, взятые в Альтхорне, попали в ведомство, которое меньше всего заботила правда, история, интересы науки. И больше всего – обнаружение внутренних врагов. В них числили после победы не только фашистских палачей и их пособников, но и пленных, заключённых лагерей, угнанных на принудительные работы. Архив работал исключительно на ловлю «предателей Родины».
Через несколько лет в него влились трёхмиллионные фонды прекратившего существование управления НКВД, которое ведало лагерями немецких военнопленных. Тоже, понятное дело, суперсекретные. А в 1961 году ГАУ выделилось из МВД, стало управлением при Совете Министров СССР. Однако нравы и порядки не изменились, замков не сняли. Доступ сюда был открыт тем же малочисленным любознательным посетителям из «заинтересованных» органов. Для всех прочих – закрыт наглухо. Да и как, простите, разрешить цивильной публике вход в учреждение, которого официально не существует! В его смете нет даже строки «междугородная связь», звонить ни сюда, ни отсюда нельзя, дабы не открыть объект.
Веду речь к тому, что Особый архив не изучен. Поединичной обработки фондов, говоря языком архивистов, не было. По верхам, по корешкам просмотрены, по-быстрому пролистаны, трофеи-то на немецком, полно рукописей. Составили короткие аннотации – тема, предмет. И за это великое спасибо! Не по силам исторический научный труд маленькому коллективу. То, что показали мне, - капля в море, глубину которого никто не измерил. Тут, если сведущий человек «нырнёт», возможны самые неожиданные находки».

Дочитав репортаж, Ваган Фёдорович поднял растерянные глаза на помощника, в испуге спросил:
- Илья Иванович, но ведь тут написано «продолжение следует». Что он ещё этой журналистке наговорил? Это же скандал! Надо немедленно посовещаться с замами и пресечь!
- Ваган Фёдорович, а что пресечь-то? Уже поздно. Вы знаете, в «Известиях» Голембиовского не заставишь снять с набора запущенную статью. Давайте дождёмся окончания публикации и тогда примем разумное решение. Как говорится, утро вечера мудренее. Хотя уже утро!
Последующие четыре дня всё архивное сообщество СССР, от Бреста до Чукотки и от Мурманска до Кушки, начинало свой рабочий день с чтения максимовских репортажей.
Продолжение было таким:

«РОССЫПЬ»

«Когда в сорок пятом году в замке Альтхорн, где наши войска взяли фашистские архивы, запихивались без разбора в ящики связки бумаг, схоронили, как говорится, и концы. У аккуратистов немцев каждый фонд, надо думать, был обозначен – откуда вывезен. Кому принадлежит. Но адресов по большей части не осталось. Потеряны по небрежности, или уничтожены, или упрятаны дальше, чем сами бумаги, чтоб уж совсем ничего не распутать? Возможно, знатоков я своими рассказами наведу на след, а журналисту с таким детективом не справиться.
С тем большим трепетом прикасалась я к обветшавшим, с ломкими краями рукописным листам и листочкам. На такое вот скрупулёзное жизнеописание Екатерины Второй истрачены годы. Кем? Может (опять это слово, но без него в закрытом архиве шагу не ступить), оно таит открытия для специалиста по 18-ому веку? А специалист по 20-ому обнаружит неизвестное в заметках немца, который попал в Петербург в декабре 1905 года и беседовал с графом Витте?
Исследователю октябрьских событий почитать бы быстрые карандашные записи в толстой тетради, сделанные явно по горячим следам осенью семнадцатого года, перед восстанием, каким-то крупным деятелем (работники архива предполагают, что это Н. Авксентьев, один из лидеров партии эсеров, её идейный вождь, министр внутренних дел в правительстве Керенского и председатель предпарламента). Мне сказал известный историк: «Завидую, что вы держали это в руках».
А огромное письмо Борису Савинкову в Варшаву от его приспешника из Владивостока, целый трактат с планами свержения большевиков: «В Европе появился Муссолини . Будущее за ним, если его не убьют коммунисты. У Вас тоже имеются все данные, чтобы стать русским Муссолини».
Карты «Полезные ископаемые Сибири» - отдать геологам. Нотные записи татарского, чувашского фольклора – музыковедам.
И что мне показали? Ничтожную частицу, даже не вершину айсберга в пять этажей высотой.
Разрозненные дела называются по-архивному россыпью. Золотая россыпь в прямом смысле слова, если перевести на нынешние мировые цены раритетов. Коран XVI века. Благодарственное письмо Бисмарка по случаю подарка ко дню рождения, к тому же с трогательной стариковской опиской в дате – ошибка на целый век. Средневековое «описание турнирных боёв в Нюрнберге» с красочными гербами и планом города. В Нюрнберге фолиант под стекло бы упрятали, укрыли чехлом от света, а мне и полистать не возбраняется.
В этот день я отложила в сторону две папки. Первый звонок в Калининград, в общественную экспедицию, занятую поиском музейных ценностей, Янтарной комнаты:
- Пригодилась бы вам немецкая карта Восьмого форта с подземными ходами и коммуникациями?
- О чём речь? Форт мы хорошо облазили. Но хорошо ли? Необходимо сравнить. Где карта? Пожалуйста, адрес…
- Нет адреса!
Разговор с Ленинградом, с писателем Граниным:
- Даниил Александрович, мне удалось просмотреть переписку Института имени кайзера Вильгельма с научными лабораториями и фирмами относительно совместных опытов. 30-е годы. Многократно упоминается Тимофеев-Ресовский , ваш Зубр. И ещё Борн , и Арденне .
- Немцами помечено, что письма – для служебного пользования?
- Ничего подобного, самые обычные письма.
- Очень существенно! Военная прокуратура отказывает в посмертной реабилитации Тимофеева-Ресовского. Если в Германии не засекречивали переписку, это подтверждает, что работы были невоенного характера. Понимаете, как важно…
- Понимаю. Но у нас письма закрыты.
Архивы – документальное отражение жизни, самое объективное. Можно заложить на хранение и неправду, дабы обелить предков в глазах потомков, но всё равно она обнаружит себя, окружённая противными свидетельствами. Как в жизни, лежат в архиве рядом добро и зло. Бывает, что события, явления, разделённые временем, расстоянием, несовместимые по причине принадлежности к разным сферам жизни, оказавшись в виде бумаг на рабочем столе по соседству, вдруг позволяют уразуметь ранее необъяснимое. Или наоборот, подталкивают к невесёлым вопросам.
Архивы Центрального строительного управления войск СС взяты при освобождении Освенцима. В нескольких сотнях «единиц хранения» доходчиво и деловито, языком чертежей, расчётов, финансовых смет изложена типовая технология строительства фабрики смерти со спецподразделениями, включая лагеря - цыганский, еврейский и советских военнопленных. Общей стоимостью в 51.797.218,5 рейхсмарки.
Инженерные усовершенствования крематориев с муфельными печами, пристраиваемыми к «баням для особых мероприятий», позволили довести их пропускную способность до 4.756 человек в день, в том числе в русском лагере до 1.440. Тем не менее, начальник управления с тревогой сообщает в служебной записке, что «из-за непрерывного и сверхнормативного использования от возникшего перегрева дымовая труба дала такие трещины, что возникла опасность её падения».
Военный переводчик, видно, был человеком толковым и порядочным. Успев перевести лишь небольшую часть документов, пишет: дальнейшее исследование всех материалов специалистами в технике и медицине поможет более полно осветить подлинное назначение установок и приспособлений, скрытых в переписке под условными обозначениями.
Дальнейшего исследования не было. «Лист использования» фонда пуст.
А на другом этаже – материалы, принадлежавшие Главному управлению по делам немецких военнопленных НКВД. Оттуда много что можно почерпнуть – предвоенное внутриполитическое положение в Европе, Японии, Китае, подготовка к войне, белая эмиграция в Манчжурии. Мне показали документы о жизни пленных. И так получилось, что читала подряд: сперва о производительности освенцимских крематориев – для одних пленных, затем о нормах котлового довольствия – для других. Расклад по весу круп, мяса, рыбы, сахара…Можно было бы усомниться в этих цифрах, и в фотографиях меню из столовой, и в отчётах санитарных врачей, если бы за ними не следовали сотни страниц раздумий самих пленных о плене.
«До сих пор не могу понять советских людей. После всего, что было…». «Ад в Сталинграде и рай в лагере». Это – лагерь без номера. Следующим назван - №97, Елабуга. «Мы тащились голодные, как волки, раненые, с обмороженными конечностями, подыхая от полного истощения… 31 января взяты в плен. Трёхразовая горячая еда, 600 граммов хлеба в день показались чудом. В лагере госпиталь с превосходным персоналом. Многим спасли здоровье и жизнь». «Вспыхнул тиф, русские врачи и санитары работали днём и ночью. Не один из них пал жертвой эпидемии». «Еженедельная баня, в свободное время спорт, библиотека….». «Вернувшись, мы засвидетельствуем это перед немецким народом и общественностью мира. Ганс Губер, обер-лейтенант».
Здравствует ли обер-лейтенант, прошедший через Елабугу? Что рассказал он дома?
Опять же, написанному за проволокой можно доверять не до конца. Но через годы, на родине, тысячи и тысячи прозревших солдат вермахта подтвердили: плен был пленом. Не мором, не пыткой, не убийством. В Советском Красном Кресте вам покажут письма из ФРГ с просьбой найти старинного знакомого из лагерной обслуги, охраны, чтобы через сорок лет сказать спасибо от детей и внуков.
На папках надпись: «Совершенно секретно».
Ладно, в сорок пятом секретили всё, связанное с Германией, чохом. Эти-то документы появились в архиве много позже, когда упразднили за ненадобностью управление. Их бы не скрывать, а печатать в назидание и чужим и своим. Скорее, даже своим. Широта души, милость к поверженному – ею бы гордиться и зло усмирять. Не потому ли, однако, стоит на обложках грозный штамп, что тогда же, когда изливалась она на недавних врагов, в учреждениях другого управления – ГУЛАГа , в отечественных, как говорит директор архива, лагерях умирали от голода и издевательств другие пленные – свои. Победители тех, для кого плен обернулся возвращением к жизни.
На одной земле, в одно время, в одном ведомстве кому-то именем государства назначено было творить добро, кому-то – подлость. Можно себе представить, какие поучительные факты и выводы извлекут социологи, психологи из тех и этих архивов, стань они доступны».

«ЗУБЫ ДРАКОНОВ»

«В очередной папке оказались фотокопии с машинописных страничек. Дневники министра пропаганды фашистской Германии, ближайшего к Гитлеру человека – Йозефа Геббельса. За два года, с июля 41-го по 43-й год. Директор Стефан Степанович Независомов не может объяснить, откуда копии попали в архив. Однажды по высокому разрешению давали папку западногерманскому учёному, тот весьма настойчиво добивался. Значит, нигде больше почитать не мог?
А где подлинник этих дневников и остальных? Известно, что Геббельс педантично, изо дня в день, вёл записи в течение двадцати с лишним лет. Со времени окончания войны ищут их историки, издатели, архивисты многих стран. Попыталась кое-что разведать и я. Найти не нашла, в том смысле, что точного адреса не назову, однако смею, кажется, теперь утверждать, что оригинал довоенных дневников не пропал, не угодил в частную коллекцию. Добывать его придётся из цепких ведомственных рук. Доказательство? Через двадцать лет после войны один из этих дневников видела, читала в Москве московская писательница.
Пока нет закона о Государственном архивном фонде СССР, правила жизни информационных служб Министерства обороны, КГБ, МИД и прочих могущественных организаций не претерпели значительных изменений. Не возбраняется, конечно, взывать к совести и доказывать, что сокрытие от народа важных историко-политических документов безнравственно, антидемократично. О фашизме – тем паче. В природе этой патологической трансформации личности и общества граждане должны отчётливо разбираться именно в наше время, в 90-е годы. Советские – не в меньшей степени, чем остальные. В дневниках национал-социалистические маньяки выкладываются до дна, их откровения предупреждают: глядите, люди, кто способен взять власть над вами, пользуясь вашими слабостями. На каких предрассудках они играют, хитро и нагло пробираясь к государственному рулю.
Да, можно убеждать владельцев дневников. А можно выстроить в хронологическом порядке подтверждения, что дневники у них, то есть у нас, в нашей стране.
Уже второго мая разведгруппа 3-й ударной армии оказалась в подземелье имперской канцелярии, где размещался бункер Гитлера. Прошли считанные часы с момента, когда ворвались туда наши штурмовые отряды. У группы было единственное боевое задание – Гитлер. Живой или мёртвый.
Тела фюрера и Евы Браун обнаружили в трёх метрах от выхода из бункера. Вспомним добрым словом солдата, рядового Ивана Чуракова (где он? жив ли?).- Это он заметил присыпанную свежей землёй яму. Отсюда началась цепь событий, позволивших человечеству в конце концов получить достоверное свидетельство о конце тирана.
В группу входила переводчица штаба армии Елена Ржевская. Среди гор бумаг, которые она в нетерпении и спешке листала, чтобы понять, что произошло в подземелье в последние дни и часы, были обнаружены в чемодане десять толстых тетрадей с дневниками Геббельса с 1932 года по июль 1942-го. Нечитанными – когда тут читать!- их отправили в штаб фронта.
Записки Ржевской «В последние дни» (позже книга «Берлин, май 1945») напечатал в 1955 году журнал «Знамя». Но без сердцевины – почти невероятной повести о том, как разведгруппа добыла неопровержимые данные, что полуобгоревший мужской труп, найденный в саду рейхсканцелярии, и есть покончивший самоубийством Гитлер. В горящем разгромленном городе лихие разведчики – фантастическая удача!- отыскали стоматологов, опознавших сохранившиеся зубы «дракона». При идентификации трупа для судебно-медицинской экспертизы зубы – самое точное доказательство. Акт и протоколы допросов были доставлены в Ставку.
Главный редактор изымал исторический эпизод отнюдь не из своенравия или каприза. Миновали уже десять послевоенных лет, а СССР так и не представил миру документов о смерти Гитлера. Они по-прежнему составляли государственную тайну. Нашу, советскую тайну о том, что фашистского диктатора нет на белом свете. Помогали Гитлеру осуществить его последнюю волю – уйти в миф. Вот уж поистине торжество злонамеренной глупости.
Для каких безумных проектов сберегали секрет?
И пошли бродить по миру, к радости старых и новых нацистов, легенды о чудесном спасении фюрера.
Вопрос – мёртв ли Гитлер?- опять возник в начале 60-х годов. Газеты раздували любой слух. А почему бы и нет? Основание было: «У западных держав отсутствуют доказательства». Ржевская решила, что пришло время вырвать те документы из спецхранов. Увидеть снова тетради Геббельса не надеялась. Хотя одно упоминание в «Знамени» о том, что они уцелели, в то время наделало немало шума.
Союз писателей обратился в соответствующие органы и получил отказ. Ржевская упорствовала, ей дали телефон. Полковника, снявшего трубку, услышанное обескуражило:
- Вы хотите сказать, что Гитлера нашли, и это был Гитлер?
- Именно. А Вы сидите на доказательствах этого. Я прошу показать лишь то о чём мне известно.
Так Ржевская попала… куда и сама не ведает. Где-то вблизи Кузнецкого моста. Бумаги приносили и уносили. Те, что она заказывала (некоторые – написанные её рукой, удостоверенные её подписью) и те, на которые не рассчитывала. Однажды положили на стол последнюю из обнаруженных в бункере тетрадей Геббельса.
Тридцать страниц цитат из неё, включённых практически в заново написанный, строго документальный вариант книги, произвели сенсацию.
А впереди была новая, не менее громкая. На франкфуртской книжной ярмарке ГДР предложила издательству «Хоффман и Кампе» купить, кстати, за очень небольшие деньги, 16 тысяч машинописных страниц дневников (часть надиктованного Геббельсом в годы войны) и 4 тысячи – рукописных. Разумеется, в копиях с копий, которые, по словам посредника в сделке были подарены ГДР высокопоставленным советским гостем.
В микрофильмах оказалось предостаточно пробелов. Изъяты, к примеру, июнь – сентябрь 1939 года – то ли, когда презентовали, то ли, когда продавали. Ясно, там речь о советско-германском договоре, может, и о секретных протоколах к нему. Из 45-го года налицо всего 38 весенних дней. По разумению издателей, большая часть военных дневников до сих пор пребывает в неизвестности. Есть сведения, что фотопластины, снятые ещё при жизни Геббельса, по его приказу, с военных дневников, закопаны близ Потсдама.
У издательства были сильные сомнения – не подлог ли? Лишь через пять лет вышли «Дневники 1945. Последние заметки». Всё остальное ещё долго изучалось в Институте современной истории и федеральном архиве, пока два года назад не появились первые тома.
Между прочим, в обширном предисловии, где реконструируется судьба дневников, приведено заявление, сделанное польским историком, живущим в ФРГ. Работая в Москве, в архиве Министерства обороны, он неожиданно наткнулся на множество увязанных папок с дневниками.
Хотите - верьте, хотите - нет, но похоже на правду.
Ну откуда Константин Симонов брал выдержки из дневников, вошедшие в военные заметки «Их путь»? Как всегда, без ссылок, туманно: «читая архивные материалы… в лежащем передо мной документе…»
Особый архив, архив Независимова, мы таким образом покинули. В другой или другие ведёт нить от находки в бункере фюрера. Но ведь все они особые. Особняком стоят, за проходными и бюро пропусков. Особенный – опричный, расшифровывает Даль . Не на главной дороге, за пределами. И не особые архивы – особые. Попробуйте войти просто с улицы в областной, в районный…
Гуманнейшее достижение цивилизации, которому предназначено быть в одном ряду с библиотекой, музеем, ревнителями духовного просвещения, - кому и чему оно продолжает служить? Обогащению или укорочению народной памяти?»

«ОШИБКА ЛОРДА КЕРЗОНА?»

«Самым загадочным из увиденного и самым значительным, если загадка прояснится, надеялась я, станет газетная вырезка из бельгийской газеты «Пёпль» с письмом В. И. Ленина, датированным 10 июня 1921 года. Это большое письмо ни в какие собрания сочинений не входит.
Перепечатано «Пёпль», как сообщается в короткой сводке, из бельгийской же газеты «Суар» за 25 августа 1921 года. Имени адресата нет, упомянуто лишь, что доставил письмо в «Суар» уже переведённым на французский язык (с какого?) некий русский из Гельсингсфорса, заслуживающий, как уверяет «Суар» и повторяет «Пёпль», полного доверия.
Наш брюссельский корреспондент отправился в «Суар». Увы, не сохранилось в редакции ничего, что способно пролить свет на историю письма. Но в нём есть «крючки», за которые можно зацепиться. «Всё чаще и чаще я вспоминаю те счастливые дни в Цюрихе, когда мы вместе обсуждали проблемы будущего социального поворота… Тон моих писем или, лучше сказать, моих бесед с Вами сегодня не так оптимистичен и спокоен, каким был прежде…. Надеюсь получить от Вас известия в ближайшем будущем… Ваши письма – это отдых для меня…».
Обнаружив вырезку в одном из фондов, работники Особого архива тотчас послали её в Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС: не открытие ли? Ответ пришёл быстро: «Присланный Вами текст нам известен. Он неоднократно публиковался в иностранной прессе. В институте проведена экспертиза текста, которая установила, что это – очередная фальсификация. Заместитель директора И. Китаев».
И мне ИМЛа, конечно, было не миновать.
Бельгийскими газетами дело тогда не ограничилось, через пять дней, 30 августа, письмо появилось в «Рижском курьере». Десять лет назад кто-то в Риге, в университетской библиотеке набрёл на сенсационную публикацию. Её прислали в институт. Как велись и что дали научные изыскания?
- Поработали наши товарищи,- говорит заведующий сектором произведений Ленина Центрального партийного архива В. Н. Степанов, - сопоставили с ленинской перепиской того времени, статьями, речами. Пришли к выводу, что подделка. Вообще Ленин был оптимист, жизнелюб, а тут…
- Можно посмотреть заключение экспертов?
- Письменной разработки не делали.
- Тогда побеседовать с кем-нибудь из них?
- Старики корпели, никого уже не найти.
Выясняется, что в последние годы в мире вспыхнул интерес к письму из «Суар» - уж очень современно звучит. Запросы приходят из разных стран, от кого, Степанов сказать не может, потому папку с перепиской держит от меня поодаль. Папка вся посвящена фальсификациям, чувствую, прелюбопытная.
Случаи подделки ленинских работ специалистам неизвестны, так что письмо в своём роде уникальное. Зато по мелочам кое-что фабриковалось. Вот, пожалуйста. Это в руки дают – трёхстрочную записочку Рудзутаку от В. Ульянова (Ленина). До чего похожа подпись!
Однако, позвольте, 1926 год… Степанов смеётся: Бухарин сочинил на заседании Политбюро. Весёлый был человек Николай Иванович.
- Только текста не переписывайте!
- Почему? Славный штрих к облику человека. Я запомнила: «Тов. Калинин говорил очень остроумно. Дальше идти некуда…»
- Бухарин карикатуры рисовал, тоже публиковать прикажете?
Должна извиниться за забывчивость: цитируя ответ ИМЛа архиву, пропустила венчающее слово – «Секретно».
Послушаем других историков. Три доктора наук – Я. Тёмкин, В. Фирсов, Ю. Шарапов – вертели газетную вырезку так и эдак, откладывали в сторону и опять вчитывались. Задавали неожиданные вопросы:
- Что ещё напечатано в этом номере газеты?
- Что лежало рядом в архивной папке?
«За» и «против» спорили.
- Нет, не ленинский стиль…. Но вы забываете, что это перевод, а с учётом последнего на русский – двойной…. А вот похожая интонация…. Через две недели он выступал на конгрессе Коминтерна – спокойная, твёрдая речь. Ленин не мог быть столь противоречив…. Но это сугубо личное письмо. Откройте Красина : «Когда я летом 1921 года приезжал в Москву и пришёл к Владимиру Ильичу в его кабинет, я застал его в тревожном настроении…» …А я вам напомню майское письмо к Кларе Цеткин и Паулю Леви «Крестьянское хозяйство – гигантское большинство населения колеблется. Разорено, недовольно. Но мы не должны быть слишком пессимистичны»… У Ленина бывали минуты мрачного уныния, беспощадной критики всех и вся…. Прочтите ещё раз статью «Кризис партии». Вспомните, что он говорил в мае: «…состояние неуравновешенности, неопределённости, отчаяния, безверия овладевает известными слоями рабочих… пролетариату приходится переживать период деклассированности»… Я вижу перекличку с идеями «Что делать?»… А где же письма ему от этого адресата?.. Среди того, что не найдено!..
Тёмкин, специалист по Цюриху, составил «круг подозреваемых лиц». Фирсов отводил их одного за другим: это – легкомысленный левак, этому – после скандальной истории, которая с ним приключилась, - Ленин не написал бы.
Будем исходить из того, что имеем дело с фальшивкой. Но в ней ссылка на Красина: «Я писал Красину, что считаю необходимым неофициально вступить…». Леонид Борисович, будучи в Лондоне, читал европейские газеты и первым должен был разоблачить обман. Добросовестно пролистала наши центральные газеты за лето, осень того года. «Известия», на что уж малы и тесны были, всё – на двух страницах, а раздел «За границей» присутствовал в каждом номере, в основном представленный сообщениями зарубежной прессы. Клеветы в ней было достаточно, и опровержения появлялись не столь уж редко. Однако отголосков письма из «Суар» я не обнаружила. В Амстердаме в Международном институте социальной истории собран богатейший материал по европейскому рабочему движению. Располагает институт и фондом документов Красина. Позвонили директору, доктору Фишеру: нет ли у них этого письма к Леониду Борисовичу или, наоборот, информации, разоблачающей публикацию в «Суар»? Любезный разговор, любезный ответ через два дня: - К сожалению, нет.
Ещё довод: будь письмо настоящим, разве решился бы адресат обнародовать доверительное послание! Или «почтальон» из Хельсинки и есть сочинитель? Знал Владимира Ильича со стороны или был знаком?
Пришлось остановиться на сложно противоречивой формуле: нельзя доказать, что письмо настоящее, но это не исключено, хотя очень сомнительно.
Фирсов был уверен, что проскочить в Европе незамеченным письмо не могло, продолжение должно было быть. И оказался прав. Только не на продолжение удалось выйти, а на предысторию. По чистой случайности. Просто у коллеги-международника в добрых знакомых – заведующий архивом внешней политики СССР Владимир Васильевич Соколов. Дипломатических отношений с Бельгией в те годы не было, но вдруг сохранилось какое-нибудь августовское донесение, сообщение оттуда?
Соколов вопросу не удивился:
- Это вы про письмо к анонимному цюрихскому другу?... Как же, сам я в лондонском архиве в семьдесят первом году на него наткнулся.
И вовсе не в газетах. Письмо – на английском языке – было разослано членам английского правительства с сопроводительной запиской министра иностранных дел Великобритании лорда Керзона: «Кабинет может заинтересовать копия следующего конфиденциального письма, написанного недавно Лениным другу в Швейцарию. Нет причин сомневаться в его достоверности. Как открытие оно представляет огромный интерес и важность». Но дата, дата – 2 августа! Значит, до всех публикаций. Значит, в газеты оно просочилось из английского МИДа.
Владимир Васильевич, специалист во внешней политике, хорошо знаком с лордом:
- Не сомневаюсь, что записке предшествовала проверка. Подозрительную бумагу он не стал бы рассылать.
Но ведь сам Соколов, заинтересовавшись, отыскал по возвращении из Лондона в своём архиве записку в ЦК наркома иностранных дел Г. Чичерина 1923 года, где, правда, мельком (речь идёт о другом предмете) сказано, что письмо – фальшивка.
- Слова Чичерина ничем не подкреплены. Считать их основанием для вынесения окончательного и бесспорного суждения едва ли корректно. Теперь бы добраться до оригинала, доставленного английскому министру и, очевидно, хранящегося где-то в недрах министерства.
Десятки лет гуляют по миру его копии на разных языках. Не потому ли поверил в него лорд Керзон, что зримо встаёт за его строками тяжелейшая ситуация в России и образ очень сильного и безмерно уставшего лидера, взвалившего на свои плечи нечеловеческую ношу, что было летом 21-го года сущей правдой.
Снова прав Фирсов: сама история возникновения документа не может не интриговать историков. Но теперь, набравшись небольшого опыта, прикидываю, какие горы запретов им надо преодолеть, во сколько ведомственных хранилищ проникнуть, чтобы добраться до истины. Кажется, начинаю понимать, почему так обширен указатель ненайденных ленинских писем и статей».

«СТУЧАТ, ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ!»

«Хожу в архив, как на работу. Однажды, директор Стефан Степанович Независимов встречает меня выговором:
- Вы вчера бросили дело!
Господи, что я натворила? Читаю в отдельном кабинете. Ухожу – ключ в дирекцию вместе со всеми папками. Ах, да, верно, оставила на столе в запертой комнате последнюю из стопки – исследование «Когда и где написано «Слово о полку Игореве». С того дня, с извинениями, мне было отказано в самостоятельности. На глазах – оно надёжнее.
Стефан Степанович и сам был смущён некоторой несуразностью ситуации: соблюдением строжайшего «режима» вокруг князя Игоря. Но это естественное, точнее противоестественное, следствие калечащей ум двойственности, в которой протекает служебная жизнь директора и его коллег.
Уже полгода, со времени знакомства, наблюдаю. Как мечется человек. Опутан по горло запретами, подписками о неразглашении, а голова, фигурально выражаясь, свободна, хотя бы для того, чтобы оглядываться окрест и видеть, как в дни общественного отрезвления нужны открытые архивы. Был бы малообразован, чиновно безразличен, не сознавал, что без свободного доступа граждан к информации невозможно обновление исторического сознания. Но нет же! Всё понимает и принимает близко к сердцу. Если бы не Независимов, не получила бы нынешним летом служба розыска Международного комитета Красного Креста освенцимские Книги смерти. Не удовлетворившись, копнули глубже и вызволили теперь ещё 200 тысяч фамилий жертв фашистских концлагерей, канувших было в безвестность. Это – Независимов.
- Номера фондов в газете не упоминайте…
И это – тоже Независимов.
Закрытость документа – порождение множества социальных и политических уродств. Став фундаментальным принципом устройства архивного дела, она, в свою очередь, громоздила новые и новые нелепости. Многие десятилетия архивисты, как и архивы, были безгласны. Но час настал – месяц назад, когда забастовал Тульский госархив. Как говорит Независимов, терпение «пименов» лопнуло. Туляков поддержали многие российские области, Украина. Главные лозунги: присоединяйтесь к требованиям радикальной реформы управления нашим делом! Крепите солидарность гуманитарной интеллигенции в защиту своих социальных прав!
Тут уместно напомнить, что наши архивисты – самая нищая категория служащих. В европейском архиве хранитель фонда, который подвозит в читальном зале тележку с документами к столу профессора, получает всего в два раза меньше, чем он. А как же, человек распоряжается особым предметом – государственным достоянием, принадлежащим каждому.
Слово – Независимову, члену коллегии Главного архивного управления:
- Без свободного обращения с прошлой информацией жизнь демократического государства, его парламента, прессы, науки невозможна. Тут от ворот и привратника всё подлежит замене. Громоздкое управление: Главархив СССР – Главархивы республик – архивные отделы областей, краёв. Развитию местного самоуправления отвечает децентрализация. Нужно напрямую связать госархивы с новыми законодательными и исполнительными органами, чтобы исключить и любые манипуляции с бумагами. Прямая связь – с обновлёнными Советами народных депутатов.
Архивисты – против всевластной ведомственности. Однако ведомства не дремлют. Вслед за МИД, КГБ недавно дано право постоянного хранения документов Министерству внутренних дел. Пожелают навечно распоряжаться своими архивами и другие. Значит, есть что скрывать? Уровень тайны – показатель нравственного состояния общества.
Сейчас, чтобы выжить, властям каждого государства нужны открытые, честные отношения со своим народом и миром, беспристрастный исторический анализ самых острых межгосударственных и межнациональных споров. Сокрытие ведёт к взрыву страстей. В фундамент доверия может быть заложена только правда.
Верховный Совет СССР , хочу надеяться, воспротивится недемократической линии на растаскивание Архивного фонда СССР по ведомственным углам. Новый закон должен исключить идеологический подход к использованию информационных ценностей и поддержать общемировые тенденции обращения с документом.
Называю историков, литераторов, которые, узнав от меня о существовании Особого архива, рвутся сюда. Директор руками машет: не вздумай давать наш телефон, всё равно никого не пустим! Двери могут отвориться только после решения специальной комиссии по рассекречиванию, в которую вошли бы фондодержатели – ГАУ, МВД, КГБ, МИД.
Так что, товарищи историки, литераторы и искусствоведы и все рвущиеся, – добивайтесь! Не для того мы открыли Особый архив на газетных страницах, чтобы подразнить общественность, а чтобы побудить к действиям. В наши дни те двери распахиваются, куда настойчиво стучат».