Отца не арестовали. Но перед вторым занятием Ростова немецкими войсками в июле 1942 г. (в первый раз Ростов был занят одну неделю в конце ноября 1941 г.) ночью к нам пришли два сотрудника НКВД и заявили, что должны нас, как немцев, арестовать. Когда же отец показал им документ, что он «казак Старочеркасской станицы», отбывал в 1912 г. воинскую повинность, они ушли.
.... Когда в начале февраля 1943 г., к Ростову опять стал приближаться фронт, то мы рано утром 4 февраля влезли с другими беженцами в один из военных грузовиков в колонне, которая ехала в Днепропетровск. Там мы пробыли восемь месяцев. Как это описал Вадим Рыжков в статье «В Украине немцы искали свои корни»  (журнал «День», ежедневная всеукраинская газета № 75, 30.04.2009 г.), германские власти проводили тогда в Приднепровье археологические раскопки, так как немецких археологов интересовали следы пребывания в этих краях готов и норманнов.

В 1939 году 4,9 и 30 июля 1940 года в Лондоне состоялись несколько т.н. закрытых заседаний британской Палаты общин, и на этих закрытых заседаниях г-н Черчилль, накачавшись виски, выражал свои мысли, свои надежды и в конце концов своё убеждение в том, что Россия дрейфует в сторону Англии и что он имеет абсолютно достоверные сведения от мистера Криппса, что максимум через год-полтора Россия выступит на сцену, поэтому нужно продержаться еще год-полтора. На этом основывалась непонятная тогда смелость этого господина. Но мы всё время были в курсе.

При провале явки некого Улановского в Копенгагене в 1933 г. датскими властями были арестован старый военный разведчик, выпускник военно-воздушной академии Давид Угер и находившийся в командировке пом. начальника 1 отдела разведупра Давид Оскарович Львович.

Цепь провалов вызвала предельно гневную реакцию Сталина. Вопрос специально рассматривался на Политбюро ЦК партии и были приняты меры по "укреплению" руководящего состава разведуправления, а также выработаны указания по координации деятельности ЦК (отдел международной информации, возглавлявшийся Радеком), наркоминделом, ИНО ОГПУ и военной разведкой. Кстати, триадой собственно разведывательных структур к этому времени уже руководил фактический глава ОГПУ - начальник его особого отдела Г. Г. Ягода.

А "некий" Улановский Александр Петрович оказался... Израилем Пинхусовичем Хаскелевичем, родившимся в Одессе в 1891 году. После 4-х лет ссылки в Туруханском крае за революционную деятельность (одновременно со Сталиным и Свердловым), побега и эмиграции, участия и в Октябрьском перевороте и в гражданской войне, он с 1921 по 1924 год находился на нелегальной разведывательной работе в Германии по линии ВЧК. С 1928 года становится сотрудником Разведывательного управления РККА. По мнению ряда авторитетных экспертов, Улановский - первый профессиональный советский военный разведчик. Был резидентом военной разведки в Китае, в 1930 - 31 г. г. - снова на нелегальной работе в Германии, а с 1931 - в США. Наконец, возглавляет резидентуру в Дании, где создал советскую разведывательную сеть, но был арестован контрразведкой и осужден на 4 года. После досрочного освобождения с 1936 года преподавал в разведшколе, а с 1937 - в военной академии им. Фрунзе. В отличие

Игнатов бугор (Донская легенда)
     Давно это было...
    Из донских Раздор мимо азовских стен темными ночами пробирались на долбленках в море донские казаки. Мимо шуршащих камышей тихо пробирались в открытое море и шарили около берегов турецких. Встретится в море турецкий купец и не ждет пощады. И ков­ры, и золото, и самоцветные камни складывались на дно большой атаманской лодки и сплавляли в родные Раздоры и другие станицы, приютившиеся у задумчивого Тихого Дона. Удал был старый казак Казан. Знал он прекрасно турецкие берега, знал богатые села турецкие и не раз он побывал в самом Синопе, что шумел и гремел на все Черное море. Много казаков за Казаном ходило. Знали, ко­му голову доверить. Стоило ему гукнуть, как загремят весла на Дону и поползут по реке утлые лодочки. Стар был Василий Казан, но не было морщин на его лице. Только шрамы одни. Да ведь шрамы не в счет, со шрамами на майдане заметнее бу­дешь. Бороду брил Василий, но в усах, черными жгутами лежавшими на губе, вилась седина. Как-то сказал Василий старому раздорскому попу:
     - Хочу на ризу Богородице жемчугов привезти.
     Знает поп Василия. Грозить пальцем:
     - Али за Зулейкой соскучился?
     - Много их у меня было, было из-за одной лицо морщить. Что скучать за одной, коли другие еще будут.
     Сказал Василий, что попутчиков ищет. Зашумела улица. Пестрой толпой спус­тились к реке.
     - Едем! Взглянул Василий на попутчиков.
     -Хватить ли золота на всех молодцов?
     - Не хватить - еще съездим.
     - И ты, Игнат, едешь?
     - Еду, Василий Данилыч.
     - А Марья не плачет?
     - Девичьи слезы - роса, больше в Дону воды будет.
     - Ладно, дело твое.
     Перекрестил поп уходящие лодки и пошел домой.
     - Ой, иссохнет девка за Игнатом, - сокрушался старый казак. - Много ихней сестры видал, все одинаковы что турецкие, что полячки, что татарва проклятая - слезы льют ручьями, любят нашего брата жарко. Но Марья Игнатова всех превзошла. От Бога такая любовь.
     Хмурится Игнат. Тревожит его сердце атаман, жжет своими словами. И поехал он ради Марьи, чтобы были у нее перстни золотые с зелеными камнями, чтобы были у нее сережки аметистовые.
     - Пойте, ребятушки, пока мимо родных мест проплываем. Дальше к турецким берегам приумолкните, - не спят басурмане, смотрят глазами зоркими за рекой и за ка­мышами: не покажется ли лодка казачья?
     Поют казаки. Кланяются им вербы старые встречные, ласково шепчет и при­ветливо побережный камыш, птица небесная славит их удаль казачью.
      Щедрую добычу море послало казакам. Везли купцы турецкие в Азов и шали прекрасные, и ковры пушистые с разводами по зеленому полю, а камней разноцветных и не счесть. Черпает воду атаманская лодка, добычей груженая. Вот-вот затонет. Но не камням рад атаман, не коврам заморским, а красавице-дочке паши синопского, что ехала в Азов к знатному дяде. Не для Василия Казана она наряжалась. Не для Василия тело нужное холила и чадрою лицо от лучей солнечных и мужских взглядов закрывала. А досталась Василию. Увидал ее Василий и за ус черный с седым волосом на подусники взялся.
      - Отплывайте, ребятушки, в родные Раздоры. Жемчуга и аметисты лучше попу на церковь отдайте, пейте и атамана вспоминайте. Погуляет он с турчанкой и воро­тится домой. - Опасно, атаман, как бы тебе из-за басурманки не погибнуть.
      Видывал виды Василий Казан и знает, как с турчанкой обращаться.
      - Больше ночи не стану валандаться!
      - Я на берег с ней сойду, а Игнат меня в лодке подождет.
      Тихо ударили веслами казаки и уплыли. Снес старый Василий на берег турчанку, остался Игнат в лодке.
      Долго лежал на ковре Игнат и на небо глядел. Звезды считал и Марью вспоминал. Заснул. Целовала его луна в уста бархатные. Пробралась в густые камыши и ласкает Игната. Колышется грудь казачья молодая. Чудится, будто Марья целует и по лицу нужной гладить рукой. А когда луна ушла за голубые тучи и солнце раннее показа­лось, проснулся Игнат. Долгая ночь атаманская. Не натешился при луне, надо ему и солнце позвать в свидетели своей радости. Сошел на берег Игнат, из камышей вы­бирается. Ступает тихо, чтобы не спугнуть любовь атаманскую. Вышел в луг и по траве высокой зеленой идет. Слышит стоны, близкие и знакомые.
      - Никак атаман стонет!
      Подошел к вербе одинокой, старой, дуплистой. Видит, сидит атаман, опустив голову.
      - Василий Данилыч! Что с тобой? - Ты что ли, Игнат?
      - Я, Василий Данилыч. Простите, что потревожил вас и от лодки уйти осмелился. На стоны ваши пришел.
      - Спасибо, Игнат, спасибо! Пропал бы я без тебя собачьей смертью.
     Ты посмотри на своего атамана!
     Нагнулся Игнат и отпрянул назад. Вместо глаз, у Василия кровавые пятна, кровь запеклась в глазных впадинах.
      - Турки ночью пробрались по берегу и поймали меня. Отняли девку, а мне кинжа­лом глаза выкололи. Отомстил Гасан-Пли, отвел свою душу за любимую жену. Ста­рые у нас с ним были счеты!
      - Что же делать-то будем, атаман? - спросил Игнат.
      - Есть у меня к тебе просьба великая. Отвези меня под Раздоры, Игнат, и оставь на бугре. Посижу я на нем, воздухом степным надышусь я, звон колокольный послушаю да брошусь на сердце к батюшке Дону. Он меня похоронит!
      - Ехали бы в Раздоры, Василий Данилыч. Мы бы тебя, атамана нашего, покоили, а потом сели бы в лодки и отомстили туркам за обиду твою.
       - Стыдно, Игнат, мне в Раздоры ворочаться. Засмеют старые казаки. Скажут, из-за девки света не видит старый Василий Казан.
       Вырезал Игнат посох Василию и довел до лодки. Обмыл ему лицо, завязал чис­тою тряпкою и на весла сел. Плыли день, плыли два и на третий показался бугор, что около Раздор высится. Зеленеет бугор, как коврами, травой устланный. Слезли с лодки и пошли на бугор. Сел Василий Казан на бугре и к звону колокольному, что ветер из близких Раздор приносится, прислушивается. Плачет старый атаман. Оставил его Игнат одного, сам в сторонку отошел. Следить за слепцом. Видит, вдруг поднялся атаман, посохом впереди себя шарит и к обрыву идет. Подошел к ропоту волн речных прислушивается. Водит посохом над бездной.
      "Смерть принять решил атаман", - подумал Игнат и на ноги поднялся.
      Отошел атаман от края, Игнат его спрашивает:
      - Али смерти боишься, Василий Данилыч? Кажись, не срамили тебя, сабли турецкие, не пугали пули каленые!
      - Страшную смерть Господь Казану посылает за его прегрешения!
       Отошел опять Игнат в сторону. Снова к краю пошел Василий Казан. Твер­до ступает, шарит край своим посохом. Расступается трава, сочувствует слепому атаману. Дошел до драя и остановился Казан.
       Повел посохом по бездне и назад повернул. Глубоко вздохнул Игнат. Пропала доблесть казачья. Ослеп атаман и за жизнь цепляется. Встал Игнатъ на твердые ноги, помолился на церковные главы далекие, шепнул:
       - Прости, Марья, за святое рыцарство душу свою молодую отдаю. Вместе с атаманом погибну, зато будет вечно жить казачья удаль. Давай руку, помогу, Василий Да­нилыч!
       Обрадовался слепец, плачет:
       - Понял душу мою, Игнатушка.
       Самого себя, ради моей подлой души, в жертву приносишь. Марья-то как будет!
      Отдернул, было, руку Игнат. Вспомнились Марьины глаза и губы сладкие. Но минуту, не больше, это продолжалось. Снова Василий почуял близко руку Игнатову.
       - Идем, атаман! Обопрись на меня, Василий Данилыч!
       Вместе подошли к обрыву бугра, вместе шаг последний сделали.
       - Прощай, Игнат, - крикнул Василий.
     "Про..." ответило эхо далекое. Расступились волны донские, закипали, запенились. Схоронили атамана Василия и молодого казака Игната.

............................
   
    Бурлит под бугром омут глубокий. Дна в том омуте не достанешь. Ручной пароход медленно проходить под бугром в тихую ночь. Если взглянет из-за туч луна, она осветить две фигуры на высоком бугре. То казак Василий с Игнатом к краю подходят. Днем они в ветлы седые превращаются. Днем ведь солнце палит, печет!
  Виктор   Севский . (журнал "Донская   Волна",  №13 -- 2 сентября 1918 года)

***Виктор   Севский  это литературный псевдоним Вениамина Алексеевича Краснушкина.
Его отец сотник Алексей Васильевич Краснушкин с 20 июня 1892 года - участковый мировой судья 1-го участка, (камера мирового судьи в Раздорской на Дону станице).
Информация: Краснушкин Алексей Васильевич сын хорунжего, казак Филоновской станицы родился 20 мая 1862 года. Образование: окончил Урюпинское реальное училище и Варшавское пехотное юнкерское училище по 2 разряду. В службе казаком с 1 января 1881 года. Учителем 1-го  Донского  окружного училища с 18 сентября 1882 г. В полку №14 с 20 июля 1884 г. Юнкером с 22 сентября 1884 г. Подхорунжим с 3 августа 1885 г. Произведен в хорунжие 9 февраля 1886 г. В полку №3 с 9 февраля 1890 г. Сотником с 3 октября 1890 г. Участковым Мировым Судьей 1-го  Донского  округа с 20 июня 1892 г. С 7 февраля 1897 года – титулярный советник.
Жена: надежда Александровна (Кунакова) дочь казака Константиновской станицы Кунакова Александра Григорьевича (1812 г.р.) из дворян, ее мать: Кунакова (Магнышевская) Евдокия Николаевна дочь есаула Раздорской на Дону станицы.
Дети А.В. Краснушкина: Вениамин р. 22 августа 1891 г., надежда р. 7 августа 1894 г.
Их сын: Краснушкин Вениамин Алексеевич, казак Константиновской станицы, талантливый журналист Всевеликого Войска  Донского . В 1918-1919 гг. редактор-издатель ростовского журнала « Донская   Волна ». Литературный псевдоним - « Виктор   Севский ». Расстрелян большевиками в Ростове в 1920 - 1921 гг.

PS.
Ни один из ныне живущих стариков в станице Раздорской не знают где находится Игнатов бугор да и не удивительно, прошло столько лет. Многие старые названия стерлись в памяти у станичников. Тем более что после установления Советской власти на Дону в 1920 году место исторически сложившихся в станице и округе названий заняли названия из новой советской истории.
Так остров "Воловой" территориально расположенный между Раздорской станицей и хутором Пухляковским с 50 годов 20 века стали называть "Гостевым" или "Гостиным", ушли навсегда из памяти народа такие названия как: балка Ревунова, Подкидышева, Чекунова и др., курганы Хлебникова и Мояцкий, дубрава Матюхина и т.д. Время неумолимо, с людской памятью, но мы должны бережно хранить все что связано с историей нашей станицы.

Вот что рассказал мне врач-

стр. 274.

еврей, на себе познавший все прелести жизни в советском и немецком концлагерях:

- Я сидел в Дахау. Мы работали на прокладке дорог. Тяжело, но в день работали восемь часов. Да, немецкий надзиратель иногда бил по щеке и обзывал еврейской свиньей. Это было ужасно. А что здесь? Урки каждый день не называют меня пархатым жидом? От них я не получаю пинков? Думаете, мне легче оттого, что бьют и обзывают меня уголовники, а не охранник? Зато там у меня была удобная кровать с чистой постелью. У меня были мыло, зубная щетка, чистое белье, теплая одежда на зиму. Все время я поддерживал связь с семьей, получал письма, посылки, никогда не голодал. Мне ненавистны проклятые нацисты. Но, лежа здесь, в этой вонючей грязи, расчесывая искусанное тело и тоскуя по дополнительной пайке, я допускаю иногда страшную мысль. Признаю, что мысль эта ужасна, но от вас ее не скрою. Если бы мне предложили выбрать между Печорлагом и концлагерем Дахау, я, кажется, выбрал бы Дахау...

Да, ужасна мысль несчастного врача; не менее ужасны его показания — против Советского Союза.

Однако в тридцатых годах нацисты только показали ноготки. В сороковых они вонзили когти и зубы в тело еврейского народа. Со всей своей методичностью и пунктуальностью немцы построили газовые камеры и крематории, в которых погибли миллионы людей, среди них полтора миллиона детей. Заводы "Топф и сыновья" в Эрфурте доложили германскому правительству со страниц газет радост-

стр.  275 

ную новость: сделано важное техническое усовершенствование — автоматизирована доставка человеческих тел к печам. На другом немецком заводе проделана не менее важная работа: построили машину для перемалывания в муку человеческих костей и подсчитали с немецкой педантичностью, что за час машина может переработать четыре кубометра костей. Из еврейских костей немцы делали муку и продавали ее в магазинах; из трупов делали мыло и посылали его в подарок своим женам; волосами еврейских женщин и девушек они набивали матрацы. Шесть миллионов евреев превратились в пепел, муку и мыло. Во имя правды и памяти шести миллионов наших братьев не станем делать никаких сравнений между немецкими лагерями уничтожения и другими концентрационными лагерями, в том числе советскими.

Это перевод брошюры, которая называется: «Троцкий против Сталина: Путч.

Техника революции». (Trotsky versus Stalin: Coup D’Etat. The technique of revolution”. Автор Граф Малапарте – Count Malaparte. Брошюра вышла в Европе в 30-х годах. Граф посещал Россию в 20-е годы и интересовался событиями в России. Например, Малапарте видел Сталина на Съезде Советов в мае 1929 года в Большом театре.

«На собрании Коминтерна в 1923 году Радек-Собельсон предложил, чтобы для проведения мировой еврейской революции для каждой отдельной страны необходимо подготовить специально натренированные отряды боевиков. Эти отряды боевиков должны в совершенстве овладеть искусством совершения государственного переворота. Радек утверждал, что по его подсчётам одной тысячи вышколенных штурмовиков вполне достаточно для проведения революции в любой европейской стране. Радек критиковал Третий Интернационал за пассивность и не пожалел даже Розы Люксембург и Карла Либкнехта. Радек был единственным скептиком на фоне всеобщего оптимизма, который царил относительно мировой революции в 1920 году. Троцкий тогда рвался в Германию через Польшу, и его отряды были около Вистулы, и вестей о падении Варшавы в Кремле ждали со дня на день.

Предложение Радека о создании штурмовых отрядов по всей Европе вызвало оппозицию Ленина (опять Ленин) и других членов Коминтерна. Ленин сказал:

«Если мы хотим помочь иностранным товарищам захватить власть в их странах, то мы должны создавать в Европе ситуацию, которая бы была похожа на ситуацию в России перед революцией».

Один Троцкий поддержал Радека. Троцкий начал предпринимать шаги по созданию в Москве школы коммунистов других стран, которые бы стали ядром штурмовых отрядов в других странах.

Троцкий сказал: «Если бы у меня был сильный отряд в тысячу человек, собранный из берлинских рабочих, укреплённый моими людьми, я бы несомненно взял под контроль Берлин в течение 24 часов».

Но в 1926 году Троцкому уже было не до революции в Германии. Вести о всеобщей забастовке в Англии и государственном перевороте маршала Пилсудского в Польше заставили Троцкого быстро возвратиться в Москву. Троцкий вернулся в Москву организовать штурмовые отряды для свержения Сталина.

Однако Сталин хорошо усвоил уроки 1917 года. Поставив своего человека, Менжинского, во главе ОГПУ, Сталин сразу приступил к организации отрядов специального назначения. Штаб-квартирой этих отрядов была Лубянка.

Менжинский лично отбирал кадры из рабочих. На их вооружении были только револьверы и ручные гранаты. Специальные отряды состояли из сотен команд по десять человек в каждой. Для них выделялось двадцать броневиков.

Каждое подразделение имело дополнительных пулемётчиков. Связь между отрядами и Лубянкой осуществлялась через связных. Менжинский руководил всем. Он разделил Москву на десять секторов. Между каждым сектором и Лубянкой была телефонная связь. В каждом секторе тоже была своя штаб-квартира и дома, из которых велось наблюдение, и в которых были организованы тайные опорные пункты. Каждый отряд был полностью независимой единицей и тренировался действовать независимо от остальных команд. Каждый боец должен был назубок знать свои функции и задачу каждой своей десятки в секторе. Вся организация, в соответствии с Менжинским была секретной и невидимой. Её участники не носили формы и никаких отличительных знаков. Все они были хорошо обучены и дисциплинированы. Все были воспитаны в ненависти к Троцкому. Евреев в Организацию не принимали. Менжинский сказал, что основные приспешники Троцкого, Зиновьева и Каменева -израелиты. И действительно, за Троцким шли: .........

Естественный вопрос: а что Думали те, кто организовывал и проводил в жизнь обрушившийся на страну кошмар? Отвечаю: им было очень весело. «Всем хорошим в своей жизни я обязана революции! — экспрессивно восклицает Евгения Гинзбург, уже не восторженной девицей, а почтенной матроной, мамой двух взрослых сыновей — Ох, как нам тогда было хорошо! Как нам было весело!»

КОГДА было до такой степени весело неуважаемой Евгении Семеновне? В 1918–1919 годах, вот когда. Как раз когда работала на полную катушку Киевская ЧК, — та самая, описанная Шульгиным. Работала так, что пришлось проделать специальный сток для крови. После бегства красной сволочи из Киева нескольких женщин обыватели убили — спутали с чекисткой Розой Розенблюм, прославленной чудовищной жестокостью.

Кое-какие сцены проскальзывают и у Надежды Мандельштам: и грузовики, полные трупов, и человек, которого волокут на расстрел, но особенно впечатляет момент, когда юный художник Эпштейн лепит бюст еще более юной Надежды и мимоходом показывает ей с балкона сцену — седого как лунь мужчину ведут на казнь. Каждый день водят, а не расстреливают, только имитируют расстрел, и это ему такое наказание — потому что он бывший полицмейстер и был жесток с революционерами[4].

Он еще не стар, этот обреченный полицмейстер, он поседел от пыток.

Но саму Н. Мандельштам и ее «табунок» (из названных фамилий членов «табунка» — все до единой еврейские) все это волновало очень мало. В «карнавальном» (цитирую: в «карнавальном») Киеве 1918 года эти развращенные пацаны «врывались в чужие квартиры, распахивая окна и балконные двери… крепко привязывали свое декоративное произведение (наглядную агитацию к демонстрации — плакаты, портреты Ленина и Троцкого. — А. Б.) к балконной решетке» [144, с. 11].

«Мы орали, а не говорили, и очень гордились, что иногда нам выдают ночные пропуска и мы ходим по улицам в запретные часы» [144, с. 11].

Словом — и этим… (эпитет пусть вставит сам читатель) было очень, очень весело в заваленном трупами, изнасилованном городе. Весело за счет того, что можно было «орать, а не говорить», терроризировать нормальных людей и как бы участвовать в чем-то грандиозном — в «переустройстве мира».

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Сохранившиеся фотографии Льва Гумилева озадачивают. Кажется, что иногда вместо него фотографировались совсем другие люди. Мемуарные свидетельства не объясняют, не рассеивают этого странного впечатления.
«Лева так похож на Колю, что люди пугаются. Моих черт в нем почти нет», — не раз говорила Ахматова. С ней соглашалась Лидия Чуковская, несколько дополняя портрет молодого Льва: «В последний раз я видела Леву, если не ошибаюсь, в 32 году <…> Это был юноша лет 17-19, некрасивый, неловкий, застенчивый, взглядом сильно напоминающий отца».
«Как вы похожи на отца», — с этих слов началось лагерное знакомство физика Сергея Штейна, будущего писателя-фантаста Сергея Снегова, и Льва Гумилева. Гумилеву-младшему вообще очень льстило, если другие находили в нем сходство с отцом. На фотографиях 1926-1927 годов, сделанных Пуниным, подросток Лев и в самом деле очень похож на Николая Степановича.
На студенческой фотографии 1934-го его сразу не узнать. Аккуратно одетый и хорошо причесанный молодой человек с почти детским лицом. Повзрослевший Левушка-Гумилевушка с фотографии 1915 года. Чистый, неиспорченный мальчик. Эмма Герштейн назвала лицо Гумилева «детским», значит, фотограф в 1934 году не исказил его облика.
В 1936-м Руфь Зернова, студентка филфака ЛГУ, описывала Гумилева как светловолосого молодого человека «с аккуратным бледным лицом». Монгольская аспирантка Очирын Намсрай жав запомнила его «молодым, красивым сероглазым юношей».
Домашний мальчик, воспитанный бабушкой-дворянкой, в сталинском Советском Союзе выжить не мог. Он должен был исчезнуть. И он исчез.
Зимой 1987 года в ленинградскую квартиру доктора исторических наук Гумилева пришел корреспондент казанского журнала «Чаян» Гафазль Халилуллов. На звонок дверь открыл сам Лев Николаевич, человек «среднего роста, крепкий, с лицом и телом старого гладиатора».
К сожалению, многие фотографии не сохранились, а в мемуарах – пробелы. Сейчас уже не восстановить утраченные звенья, ведь все, кто знал Льва Гумилева в молодости, давно ушли из жизни.

....