Мы там просто отогревались и писали натюрморты и обнажёнку с Пахомом, Пал Палычем и Сольми. Гриф же был действительно совершенно чёрный, сгорбленный, мерзкий чувак, с пронзительным, но и потухшим одновременно как у стервятника взглядом. И вся атмосфера была невыносимо давящей. Не только торчилово, которое там просто кастрюлями варилось, а вообще все были им подавлены и находились на положении каких-то шестёрок. Выделялась только рыжая стройная девица с огромными зелёными глазами, которая всё время смеялась, играла на пианино и что-то пела. Абсолютно не помню, как её звали, но такого яркой красавицы я , пожалуй, больше в жизни не встречал. Её-то я самоуверенно и повёл через несколько дней в рок-лабораторию, адреса которой не знал, не имея билета и даже не знал часа выступления музыкантов. Говорили, что Гребень будет петь и не только он.

Просто бредила школой. И вот, мама попросила свою подругу Веру Емельяновну, учительствующую в первом классе школы, принять меня, четырех (пяти?)-летнюю, в ее класс. Я пришла. Меня посадили третьей за парту с двумя сестрами Курочкиными, помню их сопливые лица. И еще, они портили воздух. Но я терпела. Первый урок – чтение. Было трудно перестроиться читать по слогам, а не свободно, как я уже привыкла, ведь читать я начала еще в 2,5-3 года.

Второй урок – чистописание. Старательно выводила вместе со всеми крючки и палочки с наклоном. (Сестры Курочкины страшно воняли.)

Третий урок – арифметика. Благодаря этому уроку и Вере Емельяновне я научилась считать до четырех, и даже писать эту цифру, «4».

http://www.rusartnet.com/russia/history/soviet/nonconformist/memoirs/anna-nina-kovalenko/моya-biоgраfiya

ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ПУШКИН РУССКИМ ИНТЕЛЛИГЕНТОМ?
“Польский след”, начиная с курьезной истории  обретения имени, проступал в моей судьбе постоянно. В 1960 году, во время моей ра­боты в журнале  “Знамя”, я решил  опубликовать на его страницах стихи  моего тогдашнего поэтического кумира Бориса Слуцкого.
Я созвонился с ним, приехал на Балтийский переулок, где в желтом оштукатуренном доме  времен первых пятилеток жил  Борис Абрамо­вич, позвонил в дверной звонок. Слуцкий открыл дверь — усатый, крас­нощекий, немногословный:
— Есть хотите? Я сейчас пожарю  для вас яичницу, а вы пока прочитайте мои стихи и выберите для журнала все, что считаете возможным и нужным.
Я сел за стол и с благоговением начал перебирать листочки желтоватой бумаги со слепыми расплывчатыми строчками — видно, давно они были отпечатаны на плохой, изношенной машинке, да никак не шли в дело. Первое стихотворенье называлось “Польша и мы”.  Я как прочитал его — так запомнил наизусть и до сих  пор помню.
Покуда над стихами плачут
И то возносят, то поносят,
Покуда их, как деньги, прячут,
Покуда их, как хлеба, просят –
До той поры не оскудело,
Не отзвенело наше дело,
Оно, как Польска, не згинела,
Хоть выдержала три раздела.
Для тех, кто на сравненья лаком,
Я точности не знаю большей,
Как русский стих сравнить с поляком,
Поэзию родную с Польшей.
Она еще вчера бежала,
Заламывая руки в страхе,
Она еще вчера лежала,
Быть может, на десятой плахе.
И вновь роман нахально крутит
И звонким голосом хохочет…
А то, что было, то, что будет —
Про то и знать она не хочет.
Стихи восхитили меня, и весьма долгое время я ощущал  их как мощную прививку вакцины вольнолюбивого полоно­фильства для моего духовного организма.
Да только ли для моего! Недавно я прочитал в сборнике “Поляки и русские”, изданном в 2001 году в Москве на польские деньги (что немаловажно!), воспоминания поэта В. Британишского “Польша в сознании поколения оттепели”:
“…вначале Польша была для нас окном в свободу… позже она была для нас окном в Европу”, — пишет сам Британишский. Он же вспоминает фразу И. Бродского “Польша была нашей поэтикой”. О товарищах по Ленинграду эпохи оттепели Александре Кушнере и Евгении Рейне Британишский пишет так: “Они, как и другие, боготворили Польшу, как страну Свободы, обожали фильмы Вайды…”
И, естественно, что автор воспоминаний не может обойтись без признания заслуг крупнейших полонофилов военного поколения поэтов — Самойлова и Слуцкого: “Именно эти два поэта — авторы двух самых ярких и значительных поэтических текстов о Польше в нашей поэзии второй половины века… Мы повернули наши головы к Польше, которая стала для нас недостижимым идеалом свободы…”
Я вспоминаю, что и я, естественно, не с такой экзальтацией и не с таким подобострастием, но любил Польшу некой “странною любовью”, хотя, если обратиться к перечню имен из статьи Британишского (Слуцкий, Самойлов, Рейн, Кушнер, Бродский, Эппель, Марк Самаев — сюда бы еще добавить Галича и Горбаневскую), надо бы объяснить, почему все полонофилы тех лет — евреи и каким образом в их число попал русский человек Станислав Куняев? Ведь не только из-за истории с именем.
…Многие из нас в шестидесятые годы бредили словами “свобода” и “воля”. Эти слова как зерна, были рассыпаны в поэтических книжках тех лет.   Да, настоящая поэзия должна быть именно такой! Недаром свою любимую книгу, изданную в 1966 году, я назвал “Метель заходит в город”. Метель для меня была символом стихии, никому и ничему не подвластной. А Игорь Шкляревский, не мудрствуя лукаво, дал своему сбор­нику имя “Воля”, а Вячеслав Шугаев назвал книгу прозы еще хлеще — “Вольному воля”. Поэты военного поколения сразу уловили разницу нашего и их ощущения жизни. Поэт и переводчик Владимир Лившиц, прочитав мою книжицу “Метель заходит в город”, прислал мне такое письмо:
“Порой берет зависть: как Вам удалось достичь такой душевной раскрепо­щенности, такой свободы?.. Вероятно, людям моего поколения это уже не дано. Стихов, которые меня тронули, так много, что их не перечислить. Талантливые, умные, ироничные, но главное их качество — свобода. Жизнь нет-нет, да и подарит радость. Такой радостью была Ваша книга”.
Вечная борьба Польши за свободу и вечное сопротивление поэзии насилию — цензуре, государству, тирании! Ну как было не восхититься стихами Слуцкого о Польше! А тут еще и наш Коля Рубцов отчеканил свою мысль  о главенстве поэзии над жизнью:
И не она от нас зависит,
А мы зависим от нее!
Все это кружило нам головы и волновало сердца. Узы семьи, государ­ства, долга, исторической необходимости — все отступало перед жаждой полной свободы — да не только по Слуцкому, а бери выше — по Пушкину!  Сколько раз мы в нашем кругу, упиваясь, декламировали друг другу заветные строки:
Зачем кружится вихрь в овраге,
Подъемлет пыль и лист несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем среди лесов и пашен
Летит орел, тяжел и страшен,
На чахлый пень — спроси его!
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу,
И сердцу девы нет закона.
Гордись, таков и ты поэт,
И для тебя условий нет.
Часто мы даже поправляли Пушкина и вместо “условий нет” читали “закона нет”, то есть возводили самоуправно  диктат поэзии  на  вершины бытия, дерзко приравнивая поэта к Творцу.
Прочитать по-настоящему и понять  национальное завещание Пушкина “Клеветникам России” нам еще предстояло.
Но вот камень преткновения: если слова из дневниковой записи Давида Самойлова “Любовь к Польше — неизбежность для русского интеллигента” справедливы, то в таком случае нельзя считать интеллигентами Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Федора Достоевского, Федора Тютчева, Николая Некрасова, Петра Чаадаева, Константина Леонтьева… Русских гениев художественной жизни и истории. (А может быть, гений и интеллигенция “две вещи несовместные?”) Следом за ними стоит целый ряд людей культуры как бы второго ряда, но исповедующих те же убеждения и потому тоже “недостойных” носить почетное звание “русского интеллигента”: В. Жуковский, В. Даль, Н. Лесков, К. Аксаков, А. Хомяков, В. Кюхельбекер. Не слабо, как вы понимаете, панове. Кого же тогда кроме Самойлова, Слуцкого, Бродского, Рейна, Кушнера и Британишского можно ввести в сонм ордена русской интеллигенции? Неужели Польше так не повезло, что самые славные имена русской культуры были свободны от полонофильства? А кто же тогда остается в рядах интеллигенции? Одиозный Фаддей Булгарин, ревнивый товарищ Пушкина Петр Андреевич Вяземский, выродок русской жизни, перешедший в католичество Владимир Сергеевич Печерин? Наиболее серьезное имя среди них — Александр Иванович Герцен. Но и тот, по глубокому замечанию Достоевского, “не стал эмигрантом, но им родился”… Не густо. Тем более что без размышлений об особенностях полонофильства каждого из них не обойтись. А особенности эти весьма любопытны. Но перед тем как поразмыслить о каждом из них, хочу высказать одно общее соображение.

Пушкин был прав, утверждая, что восставшая в 1830 году шляхта открыто призывала Европу к очередному крестовому походу на Россию, изображая при этом себя защитницей общеевропейских интересов. В манифесте польского сейма от 6.12.1830 г. цели восстания были сформулированы людьми, несомненно страдавшими манией величия: «…не допустить до Европы дикой орды Севера… Защитить права европейских народов…»
Через тридцать с лишним лет во время польского восстания 1863 года немецкий историк Ф. Смит жестоко высмеет маниакальные идеи авторов манифеста: «Не говоря уже о крайней самонадеянности., с которою четыре миллиона людей брали на себя покровительство 160 миллионов, поляки хотели еще уверить, что предприняли свою революцию за Австрию и Пруссию, дабы «служить им оплотом против России».

Олег Hиколаевич Трубачев
*
[b]ИСТОРИЯ СЛАВЯНСКИХ ТЕРМИНОВ РОДСТВА И НЕКОТОРЫХ ДРЕВНЕЙШИХ ТЕРМИНОВ ОБЩЕСТВЕННОГО СТРОЯ
*
Предисловие ко второму изданию
*
Монография является первым и до сих пор практически единственным исследованием этой важной лексической группы, изучение которой сопровождалось и сопровождается сейчас острыми дискуссиями отнюдь не только узко лингвистического характера. Сама тема интердисциплинарна, так как требует аргументированного подхода не только к лингвистическим, но и к социально-историческим проблемам прошлого и настоящего. Она настолько глубока, что затрагивает несколько тем и содержит материал для решения вопроса о примате матриархата или патриархата в древне-европейском обществе. Богатство надежной фактической базы с полным справочным аппаратом и фундаментальность этимологического анализа делают ее актуальной и сегодня не столько для учебных, сколько для исследовательских целей. Проблема человек и общество, сложная сама по себе, продолжает усложняться с развитием цивилизационных процессов, поэтому, кроме кровного родства и родства свойственного, сюда примыкает много терминов развития и изменения общественной жизни и общественного строя.
*
Немного об авторе и особенностях его работы с лексикой, что облегчит читателю не только изучение, но и продолжение исследования этой важной темы.
*
Автор работы — русист, славист, индоевропеист академик Олег Николаевич Трубачев (1930–2002) написал ее, будучи аспирантом Института славяноведения в 1956 г. (26-ти лет от роду), защитил как кандидатскую диссертацию под названием «История славянских терминов родства и некоторых терминов общественного строя». В 1959 г. она была издана и почти сразу стала раритетом. Он посвятил книгу своим родителям — Николаю Мокеевичу и Елене Васильевне Трубачевым. Отец Олега Николаевича был врачом и страстным библиофилом. Домашняя библиотека в Сталинграде, где родился будущий ученый, изобиловала не просто любимой детьми литературой (книга «Робинзон Крузо» и т. п.), но и замечательным, хорошо иллюстрированным собранием сказок и песен, фольклорных произведений народов нашей страны («Витязь в тигровой шкуре», «Джангар») и мира («Мать» Андерсена на 26 языках, сказки Перро, «Märchenband») на русском и родных языках авторов. Ранний интерес к книгам с параллельными текстами к 13 годам сделал мальчика полиглотом, чему способствовал и тонкий музыкальный слух (его бабушка была пианисткой). И хотя сталинградская библиотека сгорела в осаде, навык и тяга к хорошей книге остались, остался и вкус к языку оригинала. Будучи студентом Днепропетровского университета он сам приучил себя, ему было так интереснее готовиться к сдаче экзаменов по западноевропейской литературе, читая каждого автора только в оригинале. К этому времени в Днепропетровске в семье была собрана новая библиотека, купленная в голодные годы в букинистических магазинах оставленного немцами города.
*
К окончанию университета Олег Николаевич понял, что он будет только лингвистом. Некоторое время он работал в иностранном отделе газеты «Комсомольская правда» и в других газетах, где требовались и печатались переводы, а затем поступил в аспирантуру Института славяноведения, где не только продолжал изучение языков (литовский, хеттский, древнегреческий), но уже любил читать словари, особенно этимологические, прослеживающие происхождение слова. Этот шаг к этимологии стал решающим в его жизни. И потому его ранние статьи, книги о названиях животных, о терминах родства, построенные на широкой сравнительно-языковой базе, стали, как скажут много лет спустя, «колыбелью русской этимологии». Выдающийся славист, литуанист, индолог Владимир Николаевич Топоров заметит и другое: «Каждая этимология исключительна и в этимологическом исследовании нет общих правил, не существует и универсальной отмычки для каждого слова, но труды О. Н. Трубачева в области этимологии учат стратегии возведения „лесов“, которые позволяют вплотную приблизиться к слову, к его сути и, как правило, определить то, что мешает разгадке» .
*
…Он был и историком в лингвистике, и когда он писал о терминах родства и общественного строя, или о ремесленной терминологии, когда обращался к этнонимии и антропонимии и топонимии… И, может быть, самое замечательное в этом то, что он не просто хорошо знал историю и применял, когда нужно, свои знания, но то, что нечто пребывавшее в пространстве «вне исторического» он преформировал таким образом, что оно оказывалось в плотном «историческом контексте»…
*
«С самых первых трудов Трубачева стало понятно, с ученым какого уровня мы имеем дело. О масштабе его научного дарования можно было судить по кандидатской диссертации Олега Николаевича, защищенной им в 1956 г. и поразившей специалистов (увы, тогда немногочисленных!) своей широтой…»
*
Хотелось бы сказать и еще об одном качестве ученого: начатую тему он не оставлял в течение жизни, несколько раз обращался к ней в теоретических трудах и в тех словарях, которые он писал или переводил.
*
В 28 лет он начал переводить с немецкого «Этимологический словарь русского языка» Максимилиана Романовича Фасмера, делая дополнения к нему. Термины родства и общественного строя лучше всего отследить, в дополнение к названной книге, по электронному изданию с научным сопровождением, предпринятому фирмой «Дискавери» по инициативе Л. М. Суриса в 2004 г. Это издание компактно и не займет много места рядом с Вашей книгой. Второй словарь под ред. О. Н. Трубачева — «Этимологический словарь славянских языков: Праславянский лексический фонд» (т. 1–30, А–о) — издается с 1974 г., к сожалению, не компьютеризирован.
*
К его ранним работам, кроме «Истории терминов родства» (1959), относятся «Названия домашних животных» (1960), «Названия каш в славянских языках» (1960),
*
В вышедшем в издательстве «Языки славянской культуры» двухтомнике «Труды по этимологии. Слово. История. Культура» в т. I опубликована статья «К вопросу о реконструкции различных систем лексики» (с. 240–259). Она прямо продолжает тему названных трех работ (напечатана впервые в Лексикографическом сборнике. М., 1963. Вып. VI. С. 3–16), обобщая теоретически ход семантических изменений в разных лексических группах. Освещение терминов родства в западных книгах и словарях хорошо дополняет опубликованная во II т. «Трудов» (с. 639–644) «Рецензия на книгу. О. Szemerényi. Studies in the kinship terminologie of the Indo-European languages with special reference to Indian, Iranian, Greek and Latin» (Acta Iranica. Textes mémoires, V. VI Extrait. Edition Bibliothèque Pahlavi, Téhéran, Liège, 1977).
*
Закончить предисловие хотелось бы словами В. Н. Топорова: «Геродота греки называли „отцом истории“, хотя и до Геродота были известны тексты, содержавшие информацию исторического характера. В этом смысле и Олега Николаевича Трубачева смело было бы можно назвать „отцом русской этимологии“»[4].
Доктор филологических наук Г. А. Богатова-Трубачева  [/b]

Европа в 1930 году была завоевана Китаем...
       Отдельная,  во  время  оно  сильная  и  славная  государства,  Франция,
  Англия,   Италия   и   Германия,   поглотившие   незадолго   перед  тем  ряд
  второстепенных  стран  - Испанию, Австрию, Швецию и Данию, были в свой черед
  поглощены  и  упразднены китайцами. Победители прекратили их самостоятельное
  существование  и  обратили  их,  как  и  Америку,  в  свою  колонию. Явилась
  федеративная   Европа,  которой  Богдыхан,  в  утешение  туземных  ученых  и
  публицистов,   дал   название   "Соединенных   Штатов  Европы",  подчиненных
  китайскому  императору. Сам он с тех пор стал именоваться Богдыханом Европы,
  как некогда английская королева носила титул императрицы Индии.

Евреи-адмиралы  в  это  время командовали
  французским   флотом   в   океанах,   евреи-фельдмаршалы  охраняли,  во  имя
  китайского  повелителя, французские границы, и евреи-министры, с президентом
  в  пейсах  и  ермолке,  встречали правящего Европой Богдыхана, Ца-о-дзы, при
  недавнем  триумфальном  посещении  последним  Парижа,  отчего  и до сих пор,
  вторую неделю, парижские улицы и дома были увешаны флагами.

-  Но еще нелепость... Вы кичитесь республикой, равенством, свободой, а
  у  вас,  кроме  китайского, общага всем вам гнета, есть еще местный, частный
  гнет...  еврейский!  Кроме  многих  прежних  династий,  вы проходите наконец
  через  династию  израильских  президентов  своей  республики,  Ротшильдов...
  Извините,  но  это  -  позор! Евреи восседают у вас на троне Генриха IV-го и
  Людовика  ХИ?  -  го,  банкиры,  биржевики  красуются в креслах Робеспьера и
  Мирабо...  Этого но представляла история даже таких торгашей, как англичане;
  у  них  тоже были и есть свои Ротшильды, но те у них не шли и не идут дальше
  банкирских контор и несгораемых сундуков...
       - Это мы сделали поневоле.
       - Как поневоле?
       -  Евреи  с  началом  нынешнего,  ХХ-го  века,  через  свои  банкирские
  конторы,  завладели  всею  металлическою  монетою  в  мире,  всем  золотом и
  серебром.  Производя  давление  на бирже, они получили неотразимое влияние и
  на  выборные  классы  великой,  но  завоеванной китайцами Франции. За то при
  первом  же  президенте  из  дома  Ротшильдов  у нас оказался финансовый раж:
  полное   равновесие   прихода   с   расходом   в  бюджете,  устройство  всех
  общественных   отправлений  на  акционерный  лад  и  окончательное  введение
  удобных бумажных денег, вместо металлических...

21 июня 921 года из Багдада двинулось в далёкий путь посольство халифа аль-Муктадира (908-932 гг.). Оно держало путь на север, в Волжскую Булгарию, занимавшей земли нынешнего Татарстана. Правитель этого тюркского государства, желая освободиться от власти Хазарского каганата, искал помощи у багдадского халифа. Взамен он выражал готовность признать ислам государственной религией и просил халифа прислать мусульманских наставников и строителей для возведения в его стране мечетей и военной крепости. Ну и, конечно, булгарский хан хотел получить от своего нового сюзерена деньги – серебряные дирхемы и динары, магический блеск которых в то время очаровывал купцов, воинов и государей на огромном пространстве от Балтики до Индии.

Халиф, в свою очередь, рассчитывал получить от союза с булгарским ханом славу ревнителя веры и большие торговые привилегии. Деньги для хана Волжской Булгарии – 4000 динаров – аль-Муктадир приказал взять у своего вассала, правителя Хорезма, однако тот, по приезде послов, отказался выдать требуемую сумму.

Огромный посольский караван насчитывал почти 5 тыс. человек и больше 3 тыс. лошадей и верблюдов. Во главе его стоял придворный евнух Сусан ар-Расси. Толмачами были тюрок Такин и славянин, чье имя Ибн Фадлан передает как Фарис или Барыс (вероятно, Борис). Свою дипломатическую роль Ибн Фадлан описал в следующих словах: «И был избран я для прочтения ему (булгарскому хану) письма и передачи того, что было подарено ему»; кроме того, он должен был наблюдать над своими спутниками. Это означало, что фактическая ответственность на ведение дел и конечный исход предприятия ложилась именно на его плечи.

Посольству предстояло преодолеть более четырех тысяч километров. Оно было оснащено всем необходимым для столь далекого перехода, в том числе большими мешками из верблюжьей кожи для переправы людей и вещей через реки.
....
http://tartar-sarmat.blogspot.ru/2010/0 … st_28.html

Андеграунд — явление неоднозначное, и у него было две стороны. Первая — люди в оппозиции к власти, когда её дыхание давало понять, что она — не вечная. Это был русский вариант оппозиции в отсутствие демократического общества. Как только всё изменилось, такой андеграунд стал истеблишментом и соответствующим образом занял ниши премий и высших постов. Но был и другой андеграунд. Его представляли люди, которые при любой смене власти не могли бы занять высшие места. Это было целое поколение погибших людей, но людей мужественных, обладающих силой духа. В память об этих людях я написал роман.

2-го января. Пятница.
   Выпало много снега и началась оттепель. После обычных докладов принял 6 чел. депутации от войск Одесского округа, прибывших на похороны А. И. Мусина-Пушкина. Завтракал Орлов (деж.). Принял доклад Плеве. В 71/4 поехали в город на обед к д. Алексею. Вернулся в Царское в 103/4 с Борисом. Аликс целый день не вставала, у нее болела голова и темп. была все еще повышенная.
   3-го января. Суббота.
   Аликс опять пролежала весь день.
   Имел три обычных доклада. К завтраку приехал дядя Сергей. После длинного разговора с ним пошел гулять. Таяло, погода была приятная. Пили чай вдвоем в спальне и обедали в 8 ч. Вечером он отправился обратно в Москву. Много читал.
   4-го января. Воскресенье.
   Стоял ясный хороший день.
   В 11 час. поехал к обедне с Ольгой и Татьяной. Потом завтракал с ними. Долго гулял и наслаждался воздухом. Много читал. Дядя Владимир пил у меня чай. Николаша обедал со мною. Аликс вечером встала и перешла на несколько часов на кушетку. Он просидел с нами до 111/2 час.
   5-го января. Понедельник.
   Был только дядя Алексей с докладом. В 111/2 поехал с Ольгой к обедне с водосвятием. Завтракал он и Котя Оболенский (деж.). Долго гулял. Читал. В 6 час. принял Абазу. Аликс встала к вечеру. Обедал с Оболенским в "mauve room", пока Аликс лежала на кушетке. Вечером...

14-го января. Среда.
   Встали пораньше. Утром много читал; два раза обежал сад с детьми. После докладов принял 10 сенаторов. Облекся в прусский мундир и шел с Аликс и Мишей к завтраку с германским посольством по случаю дня рождения Вильгельма. В 3 часа принял двух донских калмыков - офицера Уланова и ламу Ульянова, которые отправляются в Тибет{3}.
   Посетили т. Сани, видели Костю и Мавру. Поехали в крепость и на пути домой заехали к д. Владимиру и т. Михень. Он и т. Евгения пили с нами чай. Обедал Дрентельн (деж.). Раньше 9 час. поехали в "Gotter dammerung". Вернулись домой в 113/4.
   15-го января. Четверг.
   Встали пораньше, благодаря чему многое прочел и успел погулять. Были все три доклада. Завтракали Тинхен и Борис (деж.). Погода стоит удивительно теплая, в саду осталось немного снега, а на улицах всю зиму езда на колесах. Странная зима!

6-го января. Вторник.
   День стоял праздничный солнечный. В 93/4 поехал в город. Мамa одевалась в нашей спальне. В 103/4 начал обходить войска в залах. В 11 ч. ровно начался выход. Архиерейская служба не затянулась. На Иордани было совсем приятно. Сели завтракать в час.
   Переодевшись, принял доклад Ламздорфа. Вернулся в Царское в 41/2. Аликс уже встала; слава Богу, она себя чувствовала лучше. Обедали вдвоем. Вечером читал ей вслух.

6-го февраля. Пятница.
   Сегодня Государственный Секретарь Коковцев назначен Управл. Мин. Финансов. Известий с Востока не было. Принял 11 представляющихся. Завтракали: д. Сергей, Андрей (деж.) и полк. Шенк - команд. Александров[ских] гренадер. Он сегодня уехал в Берлин с письмом от меня Вильгельму.